Немецкие солдаты покрикивали, худой высокий офицер размахивал перчаткой, держа в другой опущенной руке пистолет. Когда какой-то старик кинулся к девушке, схватил ее за руку, пытаясь утащить в сторону, офицер поморщился и просто поднял пистолет и два раза выстрелил в старика, который упал на тротуар. Девушка дико закричала, но ее уже тащили за руки к стене, кажется, и за волосы тоже. Плакали почти все, кроме нескольких хмурых мужчин, попавших в облаву. Андрея прижала спиной к стене какая-то молодая женщина, которая истово молилась своим католическим святым. Андрей хорошо слышал ее польский акцент.
«Нет, до окна не дотянуться, да и открыть я его не успею, – пронеслась в голове мысль. – Как того старика сразу пристрелят! Дверь? Там нет проходного двора, а в квартиры стучать бесполезно. Никто не пустит. Как же нелепо получилось! Мама там, дома, не знает ведь ничего, она болеет и пропадет без меня… А Оксана? Она же ничего не узнает! Что она подумает, она же не переживет!»
Немцы погнали в конец улицы всех, кого задержали. Человек двадцать пять мужчин и женщин не старше сорока лет. Больше всего было, конечно, женщин. Юноша понимал, что ждет их всех: отправка на работу в Германию или в Генерал-губернаторство[2]. Всех затолкали в два грузовика, опустился тент, и машины тронулись. Кто-то стал плакать и причитать, но большинство просто угрюмо молчали.
Леонтий Вихор вернулся только к утру. Уставший, грязный, с перевязанной выше кисти рукой. На повязке выступила кровь. Он подошел к ведру, стоявшему на лавке, зачерпнул кружку воды и жадно выпил в несколько глотков. Вода стекала по его подбородку, груди. Поставив кружку, Вихор уселся на табурет и прижал к груди перевязанную руку.
– Уходить надо отсюда. Два раза на патрули нарывались. Митко ранен, пришлось оставить у бабки на хуторе.
– Почему немцы всполошились? – спросил Коган и подсел ближе к оуновцу. – Ищут кого-то?
– Может, тебя? – усмехнулся Вихор. Он посмотрел в глаза Когану, но, не увидев в них признаков страха, отвел взгляд и проворчал: – Ладно, шучу. Не знаю, что там у них случилось, но в городе тоже облавы участились. Связной приходил от другой группы. У них потери в городе. Или выдал кто-то, или сами что-то пронюхали. А может, кого и взяли да в гестапо языки им развязали. Там это умеют делать.
– Что делать думаешь, Леонтий?
– Ночью уйдем. Город обложен, облавы чуть ли не каждый день, но если сообща, то вырваться можно. Я встречался с этими нашими союзниками, с бандеровцами. Договорились, что через Сухой Лог будем выходить малыми группами. Они с утра там наблюдение ведут, говорят, самое удобное место. Там немцев нет. Если лесами и оврагами уходить, то можно отойти от города километров на тридцать и там обосноваться.
– Там надо группу посадить с хорошим вооружением, – посоветовал Коган. – Штуки три пулемета и несколько позиций для смены. Если что, то могут прикрыть отход отрядов или просто предупредить, что немцы что-то готовят.
– Соображаешь, – усмехнулся Вихор, поглаживая раненую руку.
– Ты думал, я все время по штабам сижу, бумажки сочиняю? – буркнул Коган. – Думал, к вам сюда добраться легко было? Я, браток, три дня в болоте лежал, три дня не жрал. Мне два раза через посты пришлось с боем прорываться. Я, между прочим, сюда не один шел, а с пятью бойцами. Они меня прикрывали, да все в землице остались теперь, а я тут с тобой самогон пью.
– Ты не злись, – вздохнул Вихор. – Сейчас всем туго. А товарищей своих мы уже не первый год хороним. А скольких еще похоронить придется.
Весь день на базу собирались бойцы Вихора. К вечеру в доме лежало, сидело, покуривая и тихо переговариваясь, около двадцати человек. Все были вооружены автоматами. У нескольких Коган увидел гранаты. Лица полны решимости. Когда стало темнеть и план перехода был составлен, Коган решил расспросить Леонтия о его солдатах.
– А здесь и не все, – неожиданно стал откровенно отвечать Вихор. – Ты думаешь, что у меня тут один взвод и я собрался с ним воевать и побеждать всех врагов Украины? Нет, браток, нас здесь много, тех, кто против и нацистов, и советской власти. Я собрал большой отряд – сто пятьдесят два человека. Боевой опыт есть почти у всех. Кто-то в Гражданскую воевал, с Петлюрой бился, на Варшаву ходил. Половина из Красной армии осталась, когда красноармейцы отступали через наши места. Есть и те, кто просто умеет держать в руках и соху, и винтовку, кому дорога его земля. С немцами мы бились не раз, верят мне мои люди, как себе верят. Скажу на смерть пойти – плюнут, разотрут и пойдут. Им главное – видеть, что и я с ними иду на смерть, что и я не только слова умею говорить, но биться и умирать умею. А то, что ты здесь видишь, – так это малая часть. Остальные и за пределами Харькова. А вот где, не скажу!
Вихор засмеялся и похлопал здоровой рукой Когана по плечу. Борис смотрел на этого человека. Вот уже двое суток они бок о бок живут в этом доме, много разных разговоров было, о себе многое рассказывали. Коган стал чувствовать, что Вихор ему доверяет, умел это Борис делать – доверие у людей вызывать. Умел увидеть больше, чем на лице написано, больше, чем вслух сказано. Кто-то же из агентов Платова разглядел его, не зря ведь Когана именно к Вихору отправили. Много раз они начинали с ним разговор о том, что будет на Украине после того, как немцев выгонят. Борису запомнились слова Леонтия, его рассуждения. Пусть не очень грамотные, но чувствовалось в нем отсутствие фанатической злобы, бездумной и свирепой. Хозяин он в душе – вот что важно. И готов стать хозяином своей земли.
– Ни к чему это все, – хмуро говорил Леонтий буквально вчера. – И меня не заставит так поступать никто, и своих убеждений мне не изменить, хоть расстреливай меня. Нельзя нам свои же дома жечь, своих же людей казнить, да еще с таким зверством. Те, кто не с нами, они ведь или не все понимают, или ее, идею нашу, не готовы принять. Так ведь можно полстраны в гроб вогнать! И что дальше? Народ должен за своими вождями сознательно идти, а не со страху семенить за ними на задних лапках. И соседи нас должны уважать и понимать. Нечего нам с Советским Союзом делить, нечего нам вражду на века начинать. Мирно жить надо. Они по-своему, мы по-своему, торговать, обмениваться, помогать друг другу, если надо. Голодомор, говорят! Так он по всей стране тогда был. Мы голодали и пухли, и белорусы, и на Дону такое было.
– Тут я с тобой согласен: гитлеровцы – вот наш главный враг сейчас. И бить его надо сообща. Вместе всем, – неопределенно ответил Коган, решив не спешить с обработкой Вихора.
Всему свое время. Присмотреться к нему надо. Что бы он ни говорил тут, а вполне может оказаться, что бандеровцы ему все равно ближе, чему русские, чем Советский Союз. Что «бандеровцы», что «мельниковцы», разницы ведь большой нет. Разница лишь в харизме лидеров. А вот на местах люди разные, тот же самый Вихор. Можно было в том разговоре добавить, что нацистов бить надо всем вместе, и украинцам, и русским сообща. Да и другим народам, забыв на время войны об идеологических распрях. Но поймет ли сейчас его Вихор? Очень сомнительно. Ведь он не один год варится в котле этой антирусской, антисоветской пропаганды и идеологии. Какая там у него накипь в мозгах образовалась, еще стоит разобраться.
Стемнело. Вихор посмотрел на часы и махнул рукой – пора. Группа стала втягиваться в лес. Шли по двое колонной, стараясь не шуметь, но иногда кто-то наступал на сухую ветку, и тогда Леонтий стискивал зубы и ворчал. Коган не отставал от Вихора, посматривая по сторонам. То, что весь его отряд уходит из города, было даже не плохо. Зато теперь Борис узнает о новой или старой базе Вихора, а еще бои вести лучше не в городе, а в лесах, в степи. Так не будут страдать дома и люди. Пусть уходят из города, города должны принадлежать людям, а не стоять в развалинах, заваленных трупами.