– Не стреляйте, не убивайте меня, я просто человек, я беженец, я ищу родных в Харькове. Только не стреляйте, умоляю вас!
– А ну хлопцы, гляньте на этого типа! – приказал полицай. – Что у него там, в мешочке, звякнуло. Документы есть?
– Есть, есть, – заверил Шелестов, двигаясь к полицаю на коленях и думая о том, что сейчас станут зелеными от травы колени брюк и их будет не отстирать. – И документы есть, и есть чем вас угостить. Я же понимаю, у вас служба, тяжкая служба, вам и расслабиться не грех. А у меня есть!
Подбежавшие полицаи осмотрелись по сторонам, поводя дулами карабинов, потом самый молодой, повинуясь приказу старшего, закинул за спину винтовку, подошел к Шелестову. Позиция была пока еще невыгодная. Если этот тип станет его обыскивать, то сразу найдет пистолет сзади за ремнем. А двое других далеко стоят. Осторожничают. «Потом обыщешь, сопляк, – подумал со злорадством Максим. – Если успеешь!»
– Там, там. – Шелестов изобразил мольбу в голосе и стал показывать в сторону вещмешка, а сам еще на полметра отполз ближе к старшему с карабином в руках.
Молодой полицай наклонился, взял мешок и встряхнул его. Внутри звонко и призывно звякнула бутылка о металл. Значит, не только выпить, но и пожрать найдется. Самым опасным среди этой троицы был их старший. Он и по возрасту всех превосходил, а значит, и по опыту. Он вообще выглядел очень недоверчивым и хмурым. Третий полицай держал карабин в руках, но в незнакомца не целился, а с вожделением смотрел на вещмешок, который развязывал их товарищ. Шелестов ждал самого главного момента. Не может человек одновременно быть настороже и выражать дикий восторг. А что самогон вызовет у них восторг, по рожам видно, что вчера пили и сегодня не грех бы и похмелиться.
Полицай, наконец, развязал тесемку, распахнул мешок и заулыбался, а Шелестов напрягся. Теперь все решают секунды. Жалко, нет ножа, но нож висит на ремне у старшего. Хороший нож, самодельный. Длинный и тяжелый. Таким свиней колоть удобно. Наверняка из тракторной рессоры выкован. Не нож, а настоящий штык. И когда довольный парень вытащил за горлышко из вещмешка бутылку мутной жидкости и торжественно поднял ее, заявив, что в мешке и «хавка» есть, Шелестов прыгнул вперед.
Хорошо, что позиция не менялась и у него было время рассчитать все свои движения. Эти трое, судя по всему, не ахти какие бойцы. И уж точно в рукопашной схватке они не мастаки. И реакция у них не тренированная, и вчера пили, так что в висках кровь стучит и во рту противно.
Ударом ноги Максим отвернул от себя ствол карабина второго полицая, чтобы тот даже случайно не выстрелил в его сторону. А уж на то, чтобы побороть испуг и неожиданность, нужна секунда, а то и две. Но удар получился очень удачным, и Шелестов ногой смог выбить оружие из руки мужчины. И когда он, поднырнув под ствол старшего, поднял его вверх, выворачивая из пальцев полицая, то ударом колена в промежность заставил своего противника отпрянуть. Палец его точно не сможет нажать на спусковой крючок. Тем более что Шелестов травмировал ему пальцы, выворачивая оружие вверх и в сторону.
Полицай вскрикнул от боли, выпуская из рук карабин. В распоряжении Шелестова были секунды или даже одна секунда, чтобы не позволить второму полицаю навести на себя ствол винтовки и выстрелить. Ударом локтя точно в нос полицаю он вывел его из равновесия, заставив упасть на колени и зажать руками разбитый в кровь нос. Это очень болезненный удар, и не всякий человек в состоянии его выдержать и продолжить сражаться. Карабин оказался в руках Шелестова за секунду до того, как второй полицай стал наводить на него дуло своего оружия. До нажатия на спусковой крючок оставались доли секунды, и допустить выстрела было никак нельзя. Ни в коем случае нельзя поднимать шум. Шелестов должен был разделаться со своими врагами быстро и тихо.
Ударом ствола он подбросил оружие второго противника вверх и резко ткнул полицая дулом в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам, и в этот момент Шелестов точным сильным ударом приклада в висок свалил мужчину. Молодой полицай опешил от зрелища такой быстрой и абсолютно дикой расправы одного человека с его опытными, матерыми товарищами. Он с ужасом смотрел, как неизвестный человек, который только что чуть ли не в ногах у них валялся, прося пощады, мгновенно обезоружил и искалечил двоих его товарищей. И когда до парня дошло, что он остался один на один с безжалостным и умелым врагом, полицай стал поднимать свое оружие. Но Шелестов опустил руку вниз и выдернул из ножен старшего полицая его длинный кинжал. Короткий взмах руки, и клинок вонзился в горло молодого полицая. Парень захрипел, зажимая руками окровавленное горло и вытаращив глаза, все еще полные ужаса, и повалился на траву.
Старший полицай еще попытался что-то предпринять. Кровь, которая хлестала из его разбитого вдребезги носа, заливала нижнюю часть его лица. Мужчина пытался что-то нашарить в траве. Рыча от боли, он стал отползать назад, но Шелестов шагнул вперед и резким ударом разбил ему череп прикладом. Все было кончено. Он осмотрел опушку, где произошла эта кровавая расправа. Бутылка с самогоном, которую выронил перед смертью полицай, не разбилась. Шелестов подобрал ее, сунул в вещевой мешок и завязал горловину. Еще раз осмотрелся, не оставил ли он каких-то своих следов или вещей. Кажется, нет. Он взял под уздцы лошадь передней телеги, вывел ее на дорогу и стегнул вожжами. Лошадь неспешно потащила телегу в сторону лесной дороги. Ничего, ей скоро надоест идти без человека, и она остановится и станет пастись. Главное, чтобы ушла подальше. Такую же процедуру Шелестов проделал и со второй лошадью. И вторая телега потащилась в сторону леса, только в противоположном направлении. Все, надо уходить. Максим отряхнул колени и поспешил по лесной тропе в сторону города.
Они стояли в подворотне и смотрели друг другу в глаза. Андрей не мог налюбоваться карими глазами Оксаны. Эти очи полыхали огнем любви, страсти, они жгли, манили, и они же останавливали, как будто говорили, а сможешь ли ты любить меня, а дашь ли ты мне то, чего я заслуживаю. И Андрей ловил себя на этих нелепых мыслях и останавливал себя, так и не поцеловав девушку. Его всегда беспокоил и волновал этот взгляд – он то манил, то отталкивал. А ведь они любили друг друга уже целых два года. Два страшных года войны они были вместе. И между ними было все: жар поцелуев и объятий, клятвы в вечной любви и в том, что нет на свете сил, которые способны разлучить их, была страсть, с которой Оксана отдавалась своему любимому в постели. Неудержимая, огненная страсть! Девушка доверилась своему любимому и отдалась ему, когда поняла для себя, что нет и не будет в ее жизни другого мужчины, кроме Андрейки.
И все же бывал у девушки такой взгляд, который останавливал молодого человека, будто заставлял его сомневаться в самом себе. А достоин ли я любви этой девушки, а смогу ли я так же, как она, отдать всего себя нашему будущему? А может, она меня проверяет, а может?.. И эти мучительные «а может», «а может» изводили Андрея, заставляя не спать по ночам, мучая в сомнениях. И тогда он вспоминал минуты их близости и снова блаженно закрывал глаза и думал лишь об одном: «Нет, она меня любит, безумно любит! Я для нее самый дорогой человек на всем белом свете!» И тогда он засыпал с улыбкой на лице. Счастливый, самый счастливый парень на свете.
– Так и не поцелуешь? – спросила Оксана и обожгла Андрея своим взглядом.
И в этом взгляде была и игра, и страсть, и насмешка, и призыв. И зов, древний, как сама вселенная, зов женщины, которая хочет остаться с этим мужчиной. И в очередной раз Андрей понял, что это не Оксана с ним играет, это играет природа, которая заставляет его становиться мужчиной, который должен не страдать от карих девичьих глаз, а брать женщину властно за руку и вести туда, куда считает нужным. И он наклонился и стал целовать ее в горячие нежные губы. Он чувствовал, как губы девушки приоткрылись и встретили его поцелуй ответным поцелуем, и снова туман, и снова весь мир перестал существовать для него, для нее.
– Все, все, Андрийка, – срывающимся от волнения голосом зашептала Оксана. Она стала отталкивать парня от себя. – Сейчас отец подъедет. Уходи, любимка мой, завтра увидимся, я обещаю тебе, сокол мой ясный.
Оксана еще раз поцеловала парня в горячие губы, чуть оттолкнула его и выскользнула из подворотни. А там уже и загромыхали колеса телег, и раздались зычные мужские голоса, среди которых Андрей узнал и голос отца Оксаны. Он стоял и смотрел, как проезжает обоз, увидел, как Оксана ловко запрыгнула на воз и чмокнула отца в небритую щеку. Андрей стоял и улыбался, трогая языком собственные губы. Целовала меня, любит меня! И снова мир был наполнен ярким солнечным светом, и снова хотелось смеяться и здороваться с каждым встречным, чтобы люди видели его счастье, счастье в его глазах. Мальчишество, глупость, но Андрей был счастлив. Он не задумывался над тем, что будет дальше, войне не видно ни конца ни края, но все равно все будет хорошо, не может быть все плохо. Так не должно быть!
Он вышел из подворотни и дошел почти до самого перекрестка. До дома было подать рукой. А там ждала мать, которой надо было помочь прополоть огород, который худо-бедно, а кормил их.
Звуки моторов послышались сразу с нескольких сторон. Молодой человек бросился к стене и обернулся. И в конце улицы на следующем перекрестке тоже остановился немецкий грузовик. И справа, и слева. И никаких проходных дворов, а по улице уже бежали автоматчики, где-то истошно закричала женщина и раздалась короткая автоматная очередь, солдаты кричали, пинали и били стволами автоматов в спины мужчин и женщин. Стариков просто отгоняли пинками, а молодых и здоровых сгоняли к стене четырехэтажного дома.