Вспоминая отступавших в июле красноармейцев, жители признавали, что оккупантам сейчас явно тяжелее, и справедливым мщением озарялись лица беженцев и переселенцев. Очень скоро на смену злобе пришло неистощимое русское милосердие. Чаще всего это замечали итальянцы. Они славились своим мягким характером, а порою даже уважительным отношением к местным, и потому им единственным доставалась русская теплота.
В одной из отступавших колонн итальянской дивизии «Тридентина» шагал батальонный священник капеллан Поликарпо, родом из местечка Вальданьо. С собой он нес старинный список православной иконы – Богоматерь «Семистрельная». Священнику ее отдали солдаты из взвода лейтенанта Джузеппе Перего, входившего в батальона «Тирано», занявшего Белогорье, а они, в свою очередь, обнаружили ее среди обломков одной из сгоревших хат на Набережной улице. То, что икона не пострадала во время пожара, немало удивило солдат. Итальянцы увидели в скорбном лике Богородицы схожесть со своей католической Мадонной. Почти сразу же образ православной иконы завоевал почтение у альпийцев, они прозвали ее Madonna del Don[36]. Подобно знаменитой «Сталинградской Мадонне», написанной немецким доктором Куртом Ройбером в ночь на Рождество в сталинградском котле, Донская Мадонна зажгла свечу надежды в душах итальянцев.
Капеллану удалось преодолеть скорбный путь от заснеженных донских берегов до побережья теплой Адриатики, не расставаясь со своей находкой. Весть о Богородичном образе быстро разнеслась по Италии, и новая католическая святыня стала объектом почитания и паломничества многих итальянцев. В Местре, пригороде Венеции, для иконы выстроили часовню, куда вскоре потянулись толпы паломников. Итальянцы вымаливали у Донской Марии возвращения своих мужей и братьев, сыновей и внуков.
Но кроме названия «Семистрельная», у иконы есть иное имя – Умягчение злых сердец. Божье ли провидение или случайность, но так совпало, что икона Богородицы именно с этим названием попала в руки итальянцев и снискала у них славу, а быть может, и в самом деле умягчила их сердца. Ведь никто другой из интервентов – ни немцы, ни хорваты, ни финны и уж тем более ни мадьяры – не оставили после себя тех воспоминаний, которые долгие годы вызывали улыбки на лицах престарелых жителей донских сел и хуторов.
Когда итальянцу приходила посылка из дома, остаток сладостей и лимонов он старался обменять у крестьянок на более сытную пищу – мясо либо куриные яйца. Немец же или мадьяр просто отбирал у жителей то, что ему и так «принадлежало по праву». Итальянцы старались не выгонять жителей из занимаемых домов, а уживались с ними. Когда немец выходил на улицу, она тут же пустела, а вокруг итальянской поющей компании зачастую собиралась толпа любознательных мальчишек. Нередко полковые врачи и ротные фельдшеры альпийцев лечили русских детей от скарлатины и кори, оспы и дифтерии.
Как и у всякой медали, у итальянской тоже имеется оборотная сторона. Часто жители оккупированной итальянцами территории чувствовали на себе присутствие «мягкосердечного» южноевропейского характера. В селе Журавка итальянские снайперы с высокого донского берега стреляли по мирным жителям, включая детей и стариков. Нельзя было набрать воды или сорвать что-то в огороде. Обстреливали кладбище – не давали хоронить убитых. Под Новой Калитвой на постройке оборонительных рубежей среди надсмотрщиков выделялся итальянский офицер, не терпевший малой остановки в работе и применявший тонкую ореховую палку на едва разогнувшейся спине донской крестьянки. Там же, в Новой Калитве, у выселенной из Нижнего Карабута жены краснофлотца Будакова итальянцы свели со двора корову. Не надеясь на хороший исход, а скорее от отчаяния, престарелый свекр крестьянки потащился с жалобой в комендатуру. К вечеру немецкий конвой привел ко двору Будаковой тех самых итальянцев, которые конвоировали уведенную поутру корову. В селе Терновка молодая учительница, жена офицера Красной армии, отказалась спать с итальянцами. Оккупанты согнали все село смотреть, как она копает себе могилу. Женщину похоронили заживо вместе с пятилетней дочкой. Случаи изнасилований были не единичными.
В «сухих» актах, составленных по горячим следам, сразу после освобождения придонской земли, пропитанные кровью и слезами цифры:
«
«
«
Очевидцы до последних дней не могли забыть красный донской лед напротив села Басовки. Этот лед окрашен кровью советских солдат, в которых стреляли альпийцы из батальонов «Эдоло» и «Морбеньо».
Многим итальянским матерям удалось вымолить у Донской Мадонны своих сыновей, и они вернулись домой из лагерей для военнопленных, но еще больше их осталось лежать в заснеженных степях.
Средь брошенной оккупантами техники и амуниции крестьянам иногда попадались походные алтари для служения полевой мессы. Иконы из этих алтарей оправлялись в простенькие деревянные подрамники, украшались серебристой фольгой и ставились в красный угол. Так Святой Иоганн или Маврикий становились Николой Угодником, и, в свою очередь, русские матери и жены просили вернуть им своих защитников невредимыми.
Немецкие офицеры в совхозе «Пробуждение» стали готовиться к эвакуации еще до того, как на улицах появились отступающие колонны. Теперь, когда многоликая толпа проходила через совхоз, выбранный новыми хозяевами под свое поместье, сборы их ускорились. Кучер с конюхом кормили в дорогу лошадей, набивали мешки зерном и отрубями, кухарки паковали ценные вещи, собирали теплую одежду.
Сергей Гаврилович решил не уходить с оккупантами и весь день лишь делал вид, что собирается в дорогу. Виктору Ольга наказала схорониться в сарае. Все были наслышаны, что молодых и крепких ребят немцы угоняют с собой в Германию, да и в памяти был еще жив случай месячной давности, когда несколько сотен парней и девушек пригнали на станцию в Сагунах и, загрузив в вагоны, отправили на северо-запад. К счастью, той же ночью за Алексеевкой на состав налетел советский «кукурузник». Он высыпал над эшелоном сумку ручных гранат, построчил из пулеметов. Этого хватило, чтобы паровоз остановился, парни и девушки выбрались из вагонов и разбежались по домам.
Проведенный в сборах и хлопотах день подошел к концу. Сани, доверху набитые продуктами и скарбом, стояли наготове, люди ждали команды. На небо взобралась кривобокая луна, тени тонких ветвей причудливой паутиной легли на снег. В ярком лунном свете мощные стволы дубов казались великанами в пышных снежных шапках, редко расставленными по степи. Из снега торчали занесенные по самые макушки стояки деревенских плетней, увитые хвостами огуречной и тыквенной ботвы. Сухие трубчатые стебли на легком ветру слабо свистели. В огородах застыли чахлые головки подсолнухов, не вызревшие летом и не убранные хозяйками.
Немецкие офицеры и их работники расселись по своим местам, тронулись в дорогу. В хвосте небольшой процессии должны были ехать конюх и кладовщик. Видя, что Медков чрезмерно старательно перекладывает ящики на розвальнях и затягивает узлы, конюх осторожно спросил: