– Сегодня вечером! – воскликнул Дуглас. – Вот черт! Мы же собирались играть в «красный свет, зеленый свет» и в «статуи»! Как же так неожиданно? Сколько я себя помню, ты жил в Гринтауне. Нельзя же так ни с того ни с сего вдруг взять и уехать!
– Это все мой папа, – сказал Джон. – Получил работу в Милуоки. До сегодняшнего дня ничего не было известно…
– Какая жалость! У нас же на той неделе баптистский пикник, и большой карнавал ко Дню труда, и Хэллоуин… а твой папа не мог бы еще подождать?
Джон покачал головой.
– Вот беда! – сказал Дуглас. – Дай-ка присесть.
Они уселись под старым дубом на стороне холма, откуда открывался вид на город, и солнце бросало вокруг них большие трепетные тени; под сенью дуба царила пещерная прохлада. Солнце окрасило город зноем, окна стояли нараспашку. Дугласу захотелось побежать назад, туда, где город своим весом, массой своих домов заключит Джона в свои объятия и помешает ему убежать.
– Но ведь мы друзья, – беспомощно сказал Дуглас.
– И всегда ими будем, – заверил его Джон.
– Ты же сможешь приезжать к нам, скажем, раз в неделю?
– Папа говорит, только раз или два в год. Все же восемьдесят миль.
– Восемьдесят миль – разве это далеко! – вскричал Дуглас.
– Нет, совсем не далеко, – согласился Джон.
– У моей бабушки есть телефон. Я буду тебе звонить. А может, мы все приедем к тебе. Вот было бы здорово!
Джон долго молчал.
– Ну, давай поговорим о чем-нибудь, – предложил Дуглас.
– О чем?
– Да если ты уезжаешь, у нас с тобой найдется миллион всяких тем, о которых мы бы говорили сейчас, через месяц: богомолы, цеппелины, акробаты, шпагоглотатели! Как будто ты никуда не уезжаешь, кузнечики, плевки табаком!
– Странно, но мне неохота говорить о кузнечиках.
– Тебе же всегда хотелось!
– Да. – Джон, не отрываясь, смотрел на город. – Просто мне не к спеху.