Зов Дикой Охоты

Эту ночь было принято праздновать с близкими или в уединении, и именно уединение Тиллард принял сегодня с радостью. Как и всякий Священный День, этот пробуждал в нём его Силу Ши. Она развернула крылья, переполняя его, и наполнила сердце непреодолимым зовом Дорог. Невозможность отозваться вдохновению, воплотить его была мучительнее пытки ядовитой сталью и священным огнём. Ночь Дикой Охоты была ночью прощаний, смертью всего исчерпавшего себя. Но он не мог заставить себя окончательно распрощаться с надеждой и волшебством своей музыки.

Менестрель зажёг свечу и поставил её у закрытого окна, как того требовал обычай. Говорили, что по таким огням потерянные души находили дорогу домой. Стёкла содрогались от ударов ветра, но Тиллард не задёрнул плотные занавеси, а вглядывался в ожившую образами ночь, хотя знал, что это было опасно даже для него. Дороги, открытые мёртвым, были не для живущих, и тот, кто позволял себе забыть об этом, платил высокую цену. Дикая Охота, как и всякая необузданная природная сила, была безжалостна. Впрочем, некие различия всё же существовали. У смерти была рука разящая – прекрасные и ужасающие Всадники, чей горящий нездешним запретным знанием взор пронзал саму суть, похищал помыслы о привычном, вырывал саму душу из тела. Достаточно было увидеть их раз, и если даже посчастливилось задержаться среди живых – жизнь переставала быть полной, ведь они уносили с собой часть сущности.

Но у смерти была и милосердная рука – те, кто забирал боль и страх и пресекал страдания, те, кто помогал заблудившимся, потерянным призракам найти дорогу домой, те, кто озарял клубящийся мрак мягким звёздным светом и выводил к Спирали Перерождений. В вечном слиянии, дополняя друг друга, разномастные Всадники свиты Охотника неслись над спящими землями, и Мир содрогался от призрачной поступи сонма сотканных ночью коней.

Тиллард вздохнул и раскрылся власти этой ночи, отпуская прежние ошибки, отдавая свой страх, свои сомнения, свою боль. То, что тяготило сердце, он позволил им забрать, умирая и обновляясь, как и всякое проявление Мира сегодня. Но кое-что из этого он оставил себе – то, что побуждало бороться и давало силу продолжать путь.

А когда ближе к рассвету Дикая Охота умчалась за недосягаемые даже для Фэйри призрачные пределы, менестрель позволил себе выйти на Дороги Ши – так велика была его тоска по волшебству.

Он увидел тропу в осеннем жемчужном тумане и древние деревья в рваных золотисто-карминовых облачениях и пошёл по ней с лёгким сердцем. Он не слышал привычного перезвона далёких голосов, рождавшихся в той же дали, откуда было родом его вдохновение, но воздух всё же был пронизан родным дыханием чудес. Тиллард вкушал каждый свой шаг, наслаждался каждым вдохом. А потом он услышал тихий, призрачный перестук копыт, заставивший его замереть. Менестрелю показалось, что в тумане он уловил очертания псов с тёмными звёздами глаз, но он не был уверен. В следующий миг навстречу ему выехал Всадник на сотканном ночью скакуне. У коня были крылья из трепещущего воздуха, а в глазах плескалось непокорное пламя.

Тиллард замер, зная, кто стоял перед ним. Смерти он не боялся, ведь он был бродягой, любившим всякую интересную дорогу. Он никогда не пересекался ни с кем из свиты Охотника вот так, в своих снах-путешествиях. Причина этой встречи могла быть только одна. Так рано…

Между тем Всадник чуть поклонился в седле и тихо проговорил:

– Пусть ночь раскроет тебе свои желанные объятия, менестрель.

Голос у него был мягким, почти доброжелательным, хотя потусторонние отзвуки, вплетавшиеся в богатое, многогранное звучание, могли и пугать. Должно быть, он был из тех, кто воплощал собой милосердную руку смерти – как Риана.

Тиллард поклонился в ответ.

– Пусть она осыпет вас своими драгоценностями, – ответил он ритуальной фразой. Ему было не по себе – не страшно, просто не по себе. И ведь так многое ещё осталось незаконченным, и он нужен был своей королеве! Поэтому он посмел сказать: – Тебе, бесспорно, лучше знать, но всё же… кажется, мне ещё рано выходить к Спирали Перерождений.

Он почувствовал на себе пристальный взгляд, хоть и не видел лица своего собеседника.

– Я здесь не для того, чтобы забрать тебя с собой. Я стою на твоей дороге и не открываю тебе свою. – В его голосе менестрелю послышалась лёгкая улыбка, которая в следующий миг сменилась сдерживаемой печалью: – Зов невыносимо терзает сердце желанием, в том числе и моим собственным. Но я не смею отзываться, не должен отзываться. Скажи ей, что я не оставил её. Крылья хищных птиц уже окрепли. Напомни ей, что моя нагая, неприкрытая плотью дикая магия может привлечь к ней охотников.

Тиллард знал, о ком говорил Всадник – не усомнился в этом ни на миг. Он склонил голову и ответил:

– Я передам всё, что ты сказал.

– Ты можешь защитить её так, как мне сейчас не дано. Я почти завидую тебе, менестрель. – Он тихо рассмеялся.

Когда Тиллард поднял голову, туман над дорогой рассеялся, а вместе с ним исчезли и конь, и его Всадник.

XXXVI

Верховный жрец Сотар не мог спать в эту ночь. Он заперся в своих покоях, наглухо закрыл ставни и с содроганием прислушивался к воющему за окнами ветру. В этом вое он отчётливо различал призрачное конское ржание, замогильное взлаивание псов, режущий клич хищных птиц. Вся его Сила не могла выжечь из его сердца страх.