…Муть стояла перед глазами, подгибались ноги. Разломы и трещины в горе укрыли партизан. Противник распылил силы и в итоге остался с носом. Елизавете Юрьевне отказала сдержанность, она бросилась майору на шею и зарыдала взахлеб. Про Дунаева боялись спрашивать, да и о чем тут спрашивать? Британец Грир скупо улыбался – он оказался замечательным парнем. Нервно смеялся Генка Кривошеев, прикипевший к этому странному майору из «недружественного» ведомства.
На рассвете к партизанской базе вышли четверо – все, кто остался от группы из четырнадцати человек. Полковника разведки избавили от кляпа – он все равно не мог кричать – и развязали ему руки. Язык спотыкался, машинально переставлял ноги, хотя его давно перестали бить. Навстречу бежали люди. Вышел из землянки взволнованный Истомин, начал донимать: «Где все, где Сан Саныч?»
– Нет никого, прости, командир, – покаянно бормотал Павел. – Все погибли смертью храбрых, и Дунаев Сан Саныч пал героически, прикрывая отход. Если тебя это утешит – взяли самую желанную особу. Этот дядька знает все о шпионах и диверсантах в тылу наших действующих армий. Ты уж обеспечь его, командир, сносными жилыми условиями, да пусть поглядывают, чтобы руки на себя не наложил.
Крупных операций в те дни не проводили, сидели, как мышки в норках. Разведка докладывала: каратели из РОА и «Шарлемань» покидают департамент. Прибыл полк полевой жандармерии, но пока расквартирован в городе. Есть слухи, что должны прибыть немецкие карательные части, но это не точно. Похоже, что-то назревает на севере Франции – германское командование снимает войска из всех провинций и отправляет их в Нормандию.
В тот же день в эфир ушло сообщение о пленении Вальтера фон Брауха, высокопоставленного сотрудника центрального аппарата германской разведки, ответственного за агентурную работу в Белоруссии.
– Поздравляем, товарищ Романов! – с энтузиазмом откликнулись на новость подчиненные Абакумова. – Вам присвоено очередное воинское звание. Будем ходатайствовать о представлении вас к высокой правительственной награде. Ждем результатов работы с Браухом. Докладывайте каждый день. После окончания работы оставайтесь во Франции, продолжайте нести службу в советском партизанском отряде.
Рассчитывать на другой приказ было сложно – нельзя в текущих условиях пересечь всю Европу, а заодно и линию фронта.
Полковник германской разведки содержался в отдельной землянке под надежной охраной. Над Браухом не издевались, его сносно кормили и выводили по нужде. Практически все дни он сидел неподвижно, со скорбно поджатыми губами, глядя в одну точку.
На второй день Павел спустился к нему в землянку.
– Оставьте надежды, что вас освободят, герр Браух. В СС не знают, где именно вы находитесь, и не думаю, что они разобьются в лепешку, чтобы освободить полковника абвера. Я в курсе натянутых отношений вашего ведомства с СС. Начнется штурм базы – вы погибнете в первую очередь. Я офицер СМЕРШ Павел Романов, и вы представляете, что мне нужно. Про девичью память даже не заикайтесь. Для начала – структура, места нахождения, список руководства агентурной сети в полосе действия наших Белорусских фронтов, задачи резидентуры, ближайшие планы, способы переправки агентов и перечень и адреса разведшкол, готовящих диверсантов для заброски в наш тыл. Повторюсь, это только для начала. Работать будем долго и плодотворно. Дружбу не предлагаю, но готов строить отношения на основе взаимного уважения и доверия. Будете сотрудничать – вас не расстреляют. Слишком расточительно, знаете ли, ликвидировать высокопоставленных офицеров вермахта. Не думаю, что ваше ведомство запятнано в преступлениях против человечества. Вам есть что сказать?
– Вы всерьез думаете, что я буду с вами сотрудничать? – со скрипом вымолвил полковник. – Что дает вам основания так считать?
– Уверенность в том, что вы не глупец. Вы не фанатик, не в восторге от Адольфа Гитлера, принесшего столько несчастий немецкому народу. Вы нормальный здравомыслящий человек, имеющий представление об офицерской чести. И вам не хуже других известно, что режим падет. Не пройдет и года, как все закончится. А Германия останется, и кто-то должен будет ее восстанавливать. Можете еще подумать, но недолго, герр Браух, – наше терпение не вечно. Не забывайте, сколько человек по вашей милости мы вчера потеряли.
– Я не просил вас меня похищать, – резонно возразил барон, – поэтому не надо возлагать на меня то, чего я не делал.
…Народ уже понял, что между этим парнем и княгиней что-то происходит. На них смотрели с любопытством, перешептывались. Пожимали плечами бывшие советские военнопленные – может, своими амурами майор преследует некую секретную цель? Недоумение от собственных поступков еще не прошло, но было приятно вечерами сидеть на краю обрыва, чувствовать женское плечо и любоваться закатами. Он осмелел, называл ее Лизой. Она его – Павлом. Романов обнимал княгиню, целовал в висок, потом в губы. Она отвечала тем же, смущалась вполне по-человечески и не превращалась в огнедышащее чудовище. Только бормотала, что это очень странно и не укладывается в рамки ее представлений о мире. Что будет дальше? Этот вопрос терзал обоих. Но впереди еще были долгие месяцы пребывания в партизанском отряде…
Утром 7 июня французский радист сообщил новость: вчера, 6 июня 1944 года, союзные англо-американские войска высадились в Нормандии и, невзирая на потери, оттеснили нацистов от береговой полосы. Плацдарм расширяется, через Ла-Манш прибывают свежие части. Содействие британцам и американцам оказывает новая французская армия маршала Де Голля.
Партизаны ликовали, подбрасывали вверх свои береты. Выходцы из СССР реагировали сдержаннее, снисходительно ухмылялись.
– Дождались, надо же, – фыркал Генка Кривошеев. – Созрели союзнички для открытия второго фронта. Думали, уже и не дождемся… Как считаешь, Павел Сергеевич, неужто сами бы не справились?
– Справились бы, Генка, еще как справились бы! Пусть долго, тяжело, страна бы до упора напряглась, еще бы кучу людей потеряли, но добили бы фрица! Почему, думаешь, союзники открыли этот фронт? Чтобы нам жизнь облегчить? Да хрен там! Понимают, что мы так до Португалии дойдем, а это их пугает, вот они и решили двинуться навстречу. Да и ладно, пусть будет этот фронт, давай радоваться.
Вечером рекой текло виноградное и яблочное вино, Истомин дал приказ распечатать ящик коньяка, изъятый в немецком обозе еще по весне. Часовые на постах выли от зависти. Французы и всякие англо-итальянцы были нормальными ребятами, но пить совершенно не умели.
Павел курил, глядя в иссиня-черное небо, а в плечо ему умиротворенно сопела представительница старого дворянского рода. Он боялся представить, что будет после войны. Слишком много ошибок, роковых случайностей. История его отношений с Резником неизбежно всплывет, и то, что сейчас кажется естественным, станет государственным преступлением. По-другому не будет. Но идея остаться на Западе в голову не приходила. Он советский человек, коммунист, непременно вернется на Родину. И пусть Родина решает, какого наказания он заслуживает… Но когда это будет? Целая вечность впереди. Он должен постараться не потерять то, что имеет.