– Да, он мог им воспользоваться. Этот вариант мы учитывали. Допустим, он спрятал папку, а потом уселся рядом с женой, рассчитывая на то, что мы сохраним ему жизнь. За окном скат крыши, карниз. Мои люди туда перелезли, осмотрели черепицу, стену, все, куда могла дотянуться рука инженера. Не забываем, что у него в запасе были жалкие секунды.
– Да уж, задачка. А если представить, что это мог видеть не только Ланке, но и другие люди, те самые, которые сидят у вас в подвале? Да, они отстреливались, прикрывали инженера, но не слепые, нет. Вы их хорошо допросили?
– Уверяют, что не видели. Эти люди не боятся смерти. Я склоняюсь к мысли, что они не в курсе.
Автоматчики по одному вытаскивали пленных в коридор и загоняли в соседний бокс, где горела керосиновая лампа и стояли несколько табуретов. Гаврилович неважно понимал по-немецки, но этот недостаток восполнял его помощник Ткачук, окончивший в середине тридцатых факультет иностранных языков в Ленинграде.
Они по очереди усаживали арестованных на табурет и задавали вопросы, сначала вежливо, даже дружелюбно. Просили восстановить в памяти события памятного утра.
На допросе присутствовали все офицеры, находящиеся в замке, за исключением Маркина, имеющего иные задачи.
По подвалу курсировали часовые, рядовые Марчук и Фролов. При этом они старательно делали вид, что все происходящее их не касается.
– Кунце во время бегства имел при себе коричневый кожаный портфель с документами. Куда он их спрятал? Документы из портфеля пропали. Вы, господин Хоффель, могли присутствовать при этом процессе, – проговорил Ткачук.
Указанный господин решительно отвергал эти домыслы, уверял, что ничего не видел, поскольку был немного занят. Он и Крауземан отстреливались от наседающих русских, сначала из автоматов, потом выхватили пистолеты с ограниченным запасом обойм.
Ему предложено было напрячь память, хорошенько подумать, взглянуть на утренние события несколько иначе. Тогда в голове обязательно прояснится.
Хоффель вспомнил, как они оборонялись в районе столовой, даже убили какого-то шустрого русского. Ланке и чета Кунце убежали вперед. Муж метался, переворачивал стулья. Жена истошно верещала, умоляла Ланке вытащить ее из этого дерьма. Ланке кричал, чтобы они шли дальше, через буфетную в гостиную и кабинет. Он задержит русских. Тогда они еще не знали, что там тупик. Супруги побежали дальше, а Ланке, видимо, спрятался в шкаф. Когда Крауземан и Хоффель перебежали в соседний зал, там уже никого не было. Фрау Генриетта голосила где-то дальше.
Это могло быть правдой, но эсэсовец, описывая события, вел себя развязно, хамил, откровенно злорадствовали. Ткачук не сдержался и двинул Хоффелю в ухо. Тот загремел с табурета, но продолжал смеяться. Ткачук начал избивать его ногами. Гаврилович недовольно прикрикнул на него. Он прекратил экзекуцию, схватил арестанта за шиворот, усадил на табурет.
Хоффель сам напрашивался на неприятности, скалился, ерничал. Следы побоев у него уже заживали. Теперь поверх них гармонично укладывались новые. По существу Хоффель не сказал ни слова.
Автоматчики утащили избитого эсэсовца в камеру. Гаврилович морщился. Капитан Ткачук перекурил, успокоился.
Крауземан тоже не блистал красноречием. Он ждал конца, но такого удовольствия не получил. Умерщвлять арестованных Гаврилович пока не собирался. Настойчиво звучали вопросы.
– Я ничего не видел, – произнес оберштурмфюрер.
Это были его единственные слова.
С силой воли у вышколенного члена черного ордена дела обстояли неплохо. Он стоически терпел побои, дважды падал с табурета.
Капитан Кустовой и Пашка Куделин хмуро молчали, не принимали участия в экзекуции.
Майор Гаврилович мрачно взглянул на арестанта и приказал прекратить этот маразм, отвести его в камеру.