— До Перми, пожалуй, все двести километров наберутся.
— Все равно виден,— упорно утверждает мальчик.
— Сам-то проверял? Иль кому поверил?
— Сам. Мы до войны ходили с отцом на гору каждое воскресенье.
— А во время войны?
— Не ходили. Потому сейчас воскресеньев почти нет. Ночью видны далеко огни. Говорил отец — город.
— Ну, раз отец говорил,— значит, правда. Отец врать не станет.
Горюнов надолго замолкает.
По тропинкам идут черные фигуры. Кое-кто с санями. На примитивных санях свернутый железный лист — уголь. Здесь уголь дешев и им топят печи. На той стороне слышится крик ямщика:
— Э-гей, гей!
Заржал конь.
— Кажется, Авакумов едет,— говорит Горюнов.— Ну, да, Авакумов.
Сани ныряют на лед и несутся по дороге к нам. Ямщик взмахивает концами вожжей, и вороной конь с налету берет берег и останавливается возле нас.
Из саней выбирается грузный человек в высокой каракулевой шапке.
— Чуть не разломал меня, борода!— громким хрипловатым баском говорит Авакумов.— Просил: пешком дойду. Так нет! Заставили ветра хватать. Пешком — километр, а конем — семь. Правильно я говорю, борода?
— Так точно, Трофим Егорыч,— рявкает ямщик,— докатить дальше?
— Теперь не уговоришь, хватит! Давай домой!
— Есть домой!
Чуть не сшибив с ног мальчишку, он круто заворачивает сани, и через секунду горячее тело коня проносится мимо меня.
— Ничего? Не зашиб? — спрашивает участливо Горюнов мальчишку.