— Приедем в Донбасс, помолодеем снова, Трофим Егорыч.
— Ну, это вряд ли. Приехать — приедем, а вот насчет помолодеть — не думаю. Как перевалил за... не вернешь.— Авакумов снова надел очки и перечитал заявление.— Вот вы тут еще просите за выслугу лет. Зря. Выслуги лет не будет теперь. Где теперь документы будешь искать и восстанавливать, кто сколько лет работал? В Донбассе? Но там кто? Немцы там. Выслуги пока нет. Разобьем немца, тогда будет выслуга. Правильно я говорю?
— Правильно, Трофим Егорыч.
— Согласна? Ну вот. Выходит, это не ты писала и не подписывала. Я тебя знаю, ты такой глупости не сделаешь. Кто-то подталдыкнул тебя: попроси, Гашка, за выслугу. Трофим Егорыч — знакомец, подмахнет! Соглашаешься? Вот так. А ты, дура, подписалась. И себя срамишь и меня, своего знакомого...
Женщина смущенно краснеет, перебирает махры платка, кивает головой. Шахтеров подходит все больше и больше. Клети выбрасывают из-под земли все новые партии рабочих. Они окружают Авакумова и стоят черной, точно железной, стеной, куда хватает глаз. В руках или на груди у них лампочки, с шляп стекает вода, железные картузы тоже проржавели, обиты углем и породой. Шахтеры ловят каждое слово Авакумова, он для них свой, близкий человек. Многие из них помнят его по Донбассу, со многими он уходил из родных мест после взрывов копров, станций, механизмов шахт. Это — человек, перенесший с ними все тяготы, обрушившиеся на плечи Донбасса, и они, брошенные сюда, в горные леса, под землю Урала, ждут от него ответа на свои сомнения, на свои тревоги и горести.
Авакумов смотрит на их лица, на ржавую одежду и качает головой, как старый ватажок в кругу боевого братства, привыкшего вместе делить и победы, и поражения.
— Тут много донбассовцев, вижу я,— говорит Авакумов,— встречали вы меня не раз, да и я встречал вас в Донбассе. Вместе строили шахты, заводы, вместе подорвали все и... ушли. Слышал я, что не всем тут хорошо — и холодно, и голодно иногда, и плохо с жильем. А на фронте, где борется наша Красная Армия, легче? Там они жизнь теряют, а мы? Потому считаю, что стыдно кому бы то ни было поднимать голос о том, что плохо. Кто из честной шахтерни Донбасса поднимет голос против испытания, а? Кто струсит? Разве какая-нибудь сволочь. Так задавите ее ногами. Пусть не мешает нам. Тяжело? Тяжело. Мне самому тяжело, шахтеры. Знаю, что хотите в свой Донбасс. Но когда будет это возможно, посадим вас в поезда, заиграет оркестр, и повезем в Донбасс. А сейчас? Кое-кто уходит самовольно. Куда? Лишь бы уйти от труда. Кончится война, построим свои ряды и проверим, кто как вел себя, когда было плохо. Кто — герой, а кто — дезертир. Вот ты, помню, просился в Донбасс. Там еще последние балаганы догорают. Плохо с пищей на Урале. Верно. Поставим вопрос в Москве, улучшим. Оторвет страна от своего рта, даст шахтерам. Знает страна, что труд ваш тяжелый и опасный. Но нужно подождать и разумно все требовать. А как мы ели полфунта в двадцать первом году и начинали восстанавливать шахты! Помните, старики? Тогда лучше было? Хуже. То-то. Не советую головы забивать себе пустым, надо уголь давать. Без угля все пропало. Без угля остынет страна, умрет. Что мне говорить вам? Что у вас — дурнее моей головы на плечах! Верит Авакумов в шахтеров и всегда говорит за них слово. Перед товарищем Сталиным говорит об вас хорошо. Приехали в гости к уральцам — поучитесь у них, их поучите, подружитесь. Одна рабочая семья, одна задача. Нет только плохих уральцев и только хороших донбассовцев, есть хорошие и плохие шахтеры... Понятно?
— Понятно, Трофим Егорыч!— кричат вокруг.— Мы — ничего, будет порядок.
— Добычу нужно поднять. Стыдно, краснеть за вас приходится! — кричит Авакумов.
— Поднимем... сделаем...
— Ну, до свиданья, шахтеры!
Он быстро пошел, покачивая плечами, и шахтеры расступились перед ним, на лицах их я заметил восхищение и большое доверие.
— Наш Авакум! Свой Трофим Егорыч!
— Пошел!
— Пошел.
— Ушел...
ИСПЫТАНИЕ[28]
XXXVIII
Радио принесло долгожданную весть — начались мощные контрудары советских войск. Разгромлена группа Клейста. Дивизии Красной Армии перешли в наступление. Притихшие толпы стояли у радио и рупоров и ловили каждое слово. И над тысячами людей, заволоченных клубами пара, спокойный голос диктора из Москвы.