Не послали Афоньку, и такой бумажки «Пчелинцев Афанасий Павлыч из деревни Полые Воды командируется в Москву на выставку» не дали. Тогда и мать решила: «Не отпущу без бумажки от Совета, мал».
Убежал Афонька во двор, в хлев, сунулся головой в угол. Долго ходили у него плечи и вихор на макушке вздрагивал — до слез обидели парня.
Афонька вернулся с поля после вечернего десятичасового поезда. Мерин измучился донельзя и, придя домой, сразу лег, что делал очень редко.
— Ну, чего изводишь себя и лошадь мучишь? — упрекнула мать.
— Кончил. Все посеяно, теперь только овес дожать и…
— Садись ешь, остынет суп.
— Мамка, самовар согрей, я вымоюсь, загрязнился на пашне.
Афонька вымылся и вместе с грязью сбросил с себя половину усталости.
Мать заснула, Афонька не спал: в эту ночь он решил уехать на выставку. «Пахоту перевернул, спасибо мерину — вынес… Овес без меня дожнут, одна полоска осталась».
Афонька оделся, вышел во двор, там взял мешок из амбара, положил две буханки хлеба, новые лапти в запас и вернулся в избу, сильно хлопнув дверью. «Пусть мамка думает, что я лег спать. Не пустила, не поладила добром, тайком уйду. Не прощусь — сама виновата. Побеспокоится и сообразит, что на выставку уехал, и будет ждать», — оправдывал и успокаивал себя Афонька.
Неслышно вылез он в окно, из-за наличника достал деньги (зарабатывал их по праздникам на дорогу).
В огороде нарыл картошки и надергал репы — все уложил в мешок. Остановился. Спали Полые Воды, и даже щенок Зорька спал.
— Ну, сарайчики, хлевочки, прощайте! Приеду, перетряхну вас.
Выдернул из тына рычажок на дорогу, подумал: «Вернусь, на свое место поставлю», перебежал лужки, гумна. Росистая трава смочила ноги. Пока еще не утонули в тумане Полые Воды, повернулся к ним:
«Прирос. На неделю, на две еду, а жалко».
Бежал луговиной, через реку по тонкой гибкой лаве, и мысли бежали скачками. «Научимся всю луговину за один день выкашивать. И тебя, реченька, куда-нибудь приспособим, чтобы не зря текла. Сорокина и Хомутова в Москве, чай, встречу, вот удивятся».
В Полянах стоял двенадцатичасовой поезд. Афонька поопасился встречаться с Петром Семеновичем и не купил билета.
Паровоз дышал огнем, в темных вагонах гремели копыта, ржали лошади, мычал скот…
Афонька вскочил на площадку. «Не пустили, все равно еду. Сам себе делегат. Узнаю в Москве, верно ли, что ребят посылать нельзя».
Меж лесов гулкой просекой катил поезд. Навстречу бежали телеграфные столбы, как скованные узники, и показывали номера, отметки на своих спинах.