Полное собрание творений

и отцов в надменности своей осуждает.

А по сути враг на душу его так нападает.

Меч же, который даровал ему Христос для защиты, он обращает против себя и душу свою закалает из-за своего невежества. И начинает он говорить так: «Человек может стать сосудом благодати, если захочет и если приложит усилие». И яростно сражаясь с теми, кто ему противоречит, он понемногу начинает впадать в прелесть и становится игрушкой бесов, думая и полагая, что все пойдут в ад за свое нерадение и неведение. Поэтому всё, что ему говорят, его ничуть не убеждает, и он, отвергнув всех, затворяется один-одинёшенек и творит то, что подсказывает его сообщник-бес. Посему мы оставляем этого человека на милость Божию. Ибо знаем, что бес многих повесил и задушил, внушая им, что они станут мучениками. Другие же впали в безразличие и нерадение, совершенно забросив свои [монашеские] обязанности[384]. А самое главное, они полагают, что это и есть подлинная истина и путь Божий.

Такие недуги наводит и таким образом ослепляет диавол несчастного человека, чтобы тот, даже если захочет, не смог подняться и искать исцеления. А человеколюбивый Господь, опечаленный, ждет, не осознает ли человек свое падение и не взыщет ли врачевания.

Итак, брат мой, многие прельстились из-за этого темного изменения.

Средство же для исцеления такого человека — это увидеть причину своего падения и найти соответствующего врача-духовника, чтобы тот подходящими лекарствами вылечил и спас его. Мы же, дойдя до высшей точки нашего слова, вновь обратимся к предыдущему и скажем вот что. Если бы подвижник, о котором шла речь, не сбился со своего пути, то не думал бы в неведении своем, что собственными силами стяжал благодать, и не доказывал бы, что для всех возможно получить ее, коль скоро понудят себя. Но если бы он имел страх и естественную рассудительность, он бы поразмыслил и сказал: «Кто я такой, чтобы осуждать других, думая, будто все они коснеют в неведении и только я один, несчастный, получил просвещение?» И, отвергая слова змия, сказал бы ему: «Оставь, враг лукавнейший, свое диавольское превозношение!» И так, сопротивляясь волнам губителя, он с нетерпением ожидал бы часа, когда сможет увидеть избавление, которое бы скоро пришло, если только испытание было бы выдержано должным образом.

Божественное же утешение ради нашей пользы понемногу отступает, а его место соответственно тьма занимает. Тогда попускается человеку постепенно впадать в искушения, чтобы научиться прекраснейшему смирению. Не выдерживая же внезапности и необычности вражьих помыслов и боясь, как бы не впасть в прелесть, он плачет, с болью и страхом разыскивая опытного врача, чтобы тот его исцелил.

И хотя все отцы хорошие и добродетельные и каждый из них высказывает ему свое мнение, тот нисколько не исцеляется, ибо не настал еще час, когда Бог ему явит врача и лекарства. Ведь ему нужно слово, подкрепленное величайшей силой дела. Ведь он не принимает данного в простоте, когда подвернется случай, совета, что ему нужно смириться и отбросить свое превозношение. И посему он не находит того, чего ищет, ибо нет у него терпения ждать, когда Господь захочет подать ему это, а также потому, что нуждается в испытании, дабы открылись подвиги, на которые он способен собственными силами, и чтобы было сокрушено надмение, усиливающееся особенно у того, кто совершает некие сокровенные [подвиги,] которых нет у других. Потому-то подвижнику и попускается познать немощь человеческого естества.

Когда совершенно удалится благодать, тело слабеет и изнемогает, будучи не в силах, как прежде, выполнять свои обязанности. И тогда овладевают человеком нерадение и сопутствующее ему уныние, то есть тяжесть тела, неумеренный сон, расслабление членов, помрачение ума, безутешная печаль, помыслы неверия, страх прелести. И тогда он, неспособный более терпеть безмолвие, бродит туда-сюда по дорогам в поисках помощи.

И кто-то говорит ему: «Ешь сыр, молоко, яйца, масло, чтобы набраться сил!» Другой говорит: «Ты впадешь в прелесть!» Третий же: «Ты уже прельстился, как и многие!» И он, не зная, что делать, поскольку потерял терпение, а ревность и горячность веры остыли, становится как бы безумным, ибо слушает многих людей, каждый из которых ради его пользы и от любви дает ему советы по своему разумению.

Итак, он начинает есть, сколько может, чтобы окрепнуть. Но, к несчастью, когда благодать ушла, а тело обессилело, ему нелегко поправиться, поскольку организм не имеет сил для переваривания пищи. Ведь когда ты сильно перегрузишь свой желудок, тогда заболевает всё тело, поскольку оно, не успевая передавать чистую кровь по всем своим артериям, передает ее мутной и нечистой, в результате чего тело еще более помрачается и тяжелеет, вместо того чтобы получить пользу.

И таким образом тот, кто прежде был подвижником трезвения, становится теперь садовником и земледельцем, добывая хлеб свой в поте лица от трудов своих.

И в результате предателем является, поскольку терпения лишается и малодушию покоряется.

Для врагов же своих в друга превращается, против своей души вооружается, самолюбия отродьем он оказывается, от прямого же пути удаляется.

Так что прежней ловушки он избежал, а в эту попал.

Ты же, путниче добрый, идущий божественным этим путем, снова воздвигни столп своего внимания, возливая на него елей размышления, и упроси Бога многомилостивого, чтобы избежать тебе и этой ступени, где расставлена вторая сеть, в которую и в древности, и в наши дни попались многие, и совершенно отвергли ангельский образ, и вернулись в мир. Если же таковой здесь и останется, то рабом всех страстей окажется, и станет врагом всех подвижников, и будет страстно нападать на них.

И как только услышит, что кто-то постится, пребывает в бдении или молится, тотчас же весь возмущается и с гневом откликается, словно всё знает заранее: «Это всё прелесть, и в наше время Бог не хочет подобного, поскольку так поступал и такой-то, и его едва не пришлось посадить на цепь!»

Так думая и говоря, сей подвижник не только вовсе отвергает монашеские обязанности, но к тому же становится камнем преткновения и для других употребляющих усилие[385], стремясь вовлечь в свое отпадение всех, чтобы не ему одному оказаться обличенным пред Богом. Такой человек сошел, брат мой, с прямого пути. Врачевание же и лекарство для него в том, чтобы смирить свое сердце, снова вернуться туда, где сбился с дороги, и ждать милости Господней. И если придет к нему Божия помощь, пусть возблагодарит милосердного Бога. Если же нет, то, чтобы смирить надменное мудрование, пусть идет в послушание к другому, шествуя путем наших отцов.

Мы же снова вернемся к тому, что оставили было, и, связав разорвавшуюся нить слова, скажем вот что. Если наш подвижник не падет, но мужественно выдержит [тяготу] этого поприща, ожидая, когда же он избавится от врага-искусителя,

и если испытает всё то, о чем говорили [святые] отцы, и при этом увидит, что не исцеляется, поскольку не подходят ему все эти снадобья, то, безусловно, для него есть какое-то другое [средство помощи,] которым уверенно владеет кто-то, имеющий опыт богообщения[386]. Нужно лишь усердно, со многими слезами и смирением, искать этого у Бога и людей.