Полное собрание творений

и как явное беснование,

смешанное с человеческим мудрованием,

тотчас изобличаем.

Причина, которая меня к тому подвигла, — это стремление к пользе ближнего, чтобы тот познал причины прелести и, если захочет, устремился прямым путем к истине. И пусть он припомнит нашу пятую главу, ответвления от которой вынудили меня уклониться от темы. Итак, прибавлю к той главе и иные ветви, которые я обошел вниманием, а также покажу корень — мать прелести — и ее дочерей.

Прелесть[409], мой дорогой, согласно собственному наименованию, — это существенное удаление от прямого пути и от истины, когда человек отрицает истину и всею силою своей души принимает ложь. Прелесть по-своему мыслит мир и его устройство и постоянно воздействует на волю, пожелания, ум, мышление, вожделение, представление, душу и тело. И видишь, как весь человек, это создание Божие, захватывается лукавой властью и она им движет и действует, словно своим собственным механизмом, как она пожелает и захочет, а несчастный человек уже не в силах хотя бы капельку ее ослушаться.

Свойства же прелести, дорогой мой, неисчислимы, но мы назовем те, о которых надлежит знать безмолвствующим. Приводит их в действие, как первопричина, власть прельстителя, злоначального нашего врага, а за нею уклоняется и желание самого погибшего. Ведь есть и у бесов свой, так сказать, чин, мрачный, адский и гибельный. И как только они где-нибудь заметят, что желающая сила ума куда-то уклоняется, так сразу же их главарь посылает к тому человеку соответствующего духа. И тот, находясь рядом, непрестанно готовит почву для прелести. Занимается он этим с величайшим терпением, не жалея многих лет, до конца человеческой жизни, различными способами приучая ум вожделеть сию [порочную] наклонность, покуда не увидит плодов своей науки. И тогда, добившись подчинения, накинет, наконец, на человека узду, чтобы тянуть туда, куда пожелает водитель-диавол.

Тогда плененный человеческий ум убеждает все иные душевные силы, чтобы они, подобно ему, послушались беса. А вместе с умом бредет и это бесчувственное тело, темница души. И если это только начало уклонения, подобно дорожке, так сказать, к этой холере[410], то человек, если захочет и прислушается к наставлениям кого-нибудь другого, сможет избежать опасности и отогнать от своей души смерть. Но когда уже наступило отравление мысленной крови, становится это поистине трудным и почти (заметь это, читатель!) невозможным, если только не подействуют молитвы великих святых и не совершит Бог посредством случая и великого несчастья перемену в его уме, чтобы разрушить постоянное воздействие диавола. Надлежит же знать, что и в прелести есть свои меры и степени.

Так, например, если о бесстрастии и совершенстве божественного дарования можно сказать, что чем менее человек приобщается к ним, тем скорее испытывает охлаждение, встречаясь с противными им изменениями, то так же обстоит дело и с силой прелести. Чем менее он причастен ее воздействию, тем скорее он от нее избавляется.

Теперь же начнем предлежащее нам слово и коснемся одного из ответвлений этой холеры. В наше время, как и в прежнее, многие из монашествующих отцов и братии упражняются лишь в одной добродетели, например в безмолвии, и только ею наполняют свои паруса, не исследуя, пользу они от этого получают или вред. И вот, не подсчитывая ни выгоду, ни убыток, они вскоре сбиваются с пути, обращаются к своим страстям и, вскармливая в себе гнев и похоть, порабощаются супостату.

Лукавейшие же бесы, радуясь удобному случаю, водворяются в них и хитро употребляют себе на пользу то, что монах сделал своей главной целью. И какую же пользу тогда получает монах? Ибо одни начинают считать годы, в безмолвии проведенные, другие же губят себя, добродетелей лишенные. А есть и такие, которые попросту ограничиваются самым суровым постом, не допускающим ни елея, ни приготовленной на огне пищи, и тем самым лишают себя свободы, и только этим и довольствуются. Такие, полагая, что всё состоит только в этом, впустую тратят время и, надмеваясь, считают годы, когда не разрешали ни елея, ни приготовленного на огне, став рабами собственного произволения. И они уверены, что достигли совершенства, а между тем нисколько не заботятся об иных добродетелях и осуждают других, которые, по их мнению, покинули правильный путь.

Итак, этот их односторонний пост, как противный правилам, мы обличаем и крайне безрассудным называем. Хитроумный же диавол, едва увидит, что человек уклонился в такое однообразное подвижничество, тотчас же прилипает [к нему,] как моллюск со своей раковиной, и совершенно убеждает его ум помышлять, что в таком подвижничестве и заключается подлинная истина. И так продолжается, покуда привычка не станет второй натурой, и тогда бес окончательно прельстит человека и в итоге сделает его своей добычей.

Итак, если такой человек, а равно и другие, о которых говорилось выше, хотят спастись, то им будет полезно оставить такое однобокое подвижничество и последовать наставлениям духовного отца, с советом и разумом поправляя и строя здание о четырех углах.

Также и еще некто, завороженный лишь одним своим бдением, всё приписал ему и считает годы, проведенные в бдении, а других осуждает, как бредущих во тьме. Пусть и такой человек последует пути других, о котором было сказано.

Иной же доверился своей постоянной молитве и, будто это его изобретение, обучает других тем способам, с помощью которых удерживает свой неудержимый ум. Но и он пусть подождет вместе с другими и послушает полезные вещи.

А еще один заботится о слезах и, считая, что их можно приобрести человеческими силами, учит других, как должно плакать, и что горе тем, кто не плачет. И он, воображая, что в этом состоит всё совершенство, превозносится в своем надмении, мысленно всех осуждает, а зачастую и с уст его слетает то, чем переполнено его сердце. И, обращаясь к такому с любовью, мы говорим: знай, что слезы надлежит соединять с блаженным смирением, и не воображай, что легко научиться плакать, не имея благодати.

Но и любая другая добродетель, если она совершается сама по себе и принимается за главную силу монашеского жительства, заслуживает порицания и всяческого осуждения опытных людей. Или же, скорее, мы назовем ее приманкой врага, на которую он постепенно уловляет человека и сбивает его с прямого пути.

Если же кто разумно, с рассуждением и ведением, упражняется во всех добродетелях в одинаковой степени, то такого я хвалю и, более того, горю любовью к нему. Ведь я не противлюсь тому, чтобы достиг цели тот, кто успешно подвизается, и не сомневаюсь в том, что добродетели, возделываемые согласно правилам, являются единственным необходимым средством, без которого невозможно нам взойти к совершенству. Итак, нам непременно следует даже до крови заботиться о всех добродетелях одновременно, а равно и единомудренно[411]. И пусть духовное здание возрастает, внутренне связанное, подобно цепи. И послушай меня, дорогой мой, чтобы узнать следующее.

Много существует дочерей покаяния, но самые почтенные из них, и дерзновенно приближающиеся к Богу, и необходимые для всякого безмолвника — это, во-первых, безмолвие, со смирением взаимосвязанное и [с ним] сожительствующее и имеющее сотрапезником терпение. А за ними сразу же следует пост, их родной брат, равный им по достоинству, а также их прекрасная сестра[412] — бдение, за которой следует другая сестра — молитва. Соединившись вместе, они слезы порождают, Бога к состраданию привлекают и единое прошение согласно воссылают, да пошлет Он им Свою благодать.

Итак, если ты лишишься одной из них, то другие останутся бесполезными, так как их будет недостаточно для возрастания твоей души. Ведь безмолвие — это благоприятная почва,

на которой возводится все здание из мысленных столбов и духовных камней. Однако никто не в силах вытерпеть скорби, перенося тяготу безмолвия сознательно и рассудительно, если сладчайший Иисус не пошлет, как дар и милость, благодать безмолвия, вскармливающего нас, как мать, мысленной пищей и подражающего ангелам. И кто примет ее, тот должен познать, Кто ее благой Податель, и Его Единого непрестанно благодарить, постоянно молясь Ему, чтобы Он содействовал благому его произволению и продолжил возведение божественного Своего здания, даруя нам как основание, вместо камней, смирение и прекраснейшее терпение, во всём [нам] помогающее.