День настал, была среда, стены порушили. Экскаватор с ковшом, бригаду и самосвалы ждали в понедельник. На четыре дня хозяевами кирпичных груд и останков брошенного бывшими жильцами скарба стали бомжи и мальчишки с окрестных улиц.
Старый бомж по прозвищу Куня чуть в стороне от суетившихся коллег лениво и даже, пожалуй, брезгливо шебаршил коротким металлическим стержнем, разгребая кучку строительного мусора вперемешку со ржавыми гвоздями, остатками веника и обломками какой-то допотопной шифоньерки.
Куня в тайне презирал приятелей, поскольку вел свою родословную чуть ли не от дворян Санкт-Петербурга, некогда был выпускником подготовительных курсов и год отучился заочно на факультете журналистики МГУ, писал заметки в не самые заметные газеты, много читал, сохранил остатки интеллекта и даже представления о хороших манерах. Он, конечно, давно и безнадежно спился, потерял все — квартиру, семью, первую и последнюю профессию корректора, деньги на сберкнижке и вообще какой-либо социальный статус. Но свое падение Куня оценивал по иному счету, гордо возводя его в ранг трагедии смятенной и непонятой души — в отличие от этих крысятников, у которых и души-то никогда не было, не говоря уж о совести, образовании, жизненной философии… Шваль, одним словом. Но приходится с ними якшаться. Без сообщества здесь пропадешь — убьют или сам сдохнешь на мусорной куче.
Куня ковырял обрезком арматуры, размышляя о высоком. Из-под ссохшейся пластины серой штукатурки, отброшенной в сторону, явилась мучительно трезвому с утра кладоискателю то ли большого формата книга, то ли толстая тетрадь в твердом картонном переплете. Куня с неохотой нагнулся и поднял находку, понимая, что не она, ох не она поможет вылечить изнывавший без вина организм.
Это был увесистый гросс-бух в линеечку, испещренный текстом от руки. Писали шариковой ручкой, мелким отвратительным почерком. Замаранные строки, вставки, исправление на исправлении — сверху, сбоку на полях, прямо поверх слова… В Куне взыграло давно уснувшее профессиональное достоинство — как классный корректор в прошлом, «потомственный дворянин» возмутился столь варварскому отношению к рукописи.
Он вознамерился было отшвырнуть эту пачкотню куда подальше, но что-то остановило. В глаза бросилась вполне различимая фраза «разрушительная сталинская паранойя». Куня попытался читать и постепенно понял: перед ним литературное произведение о первых послевоенных временах.
Названия не было. Он решил прихватить рукопись с собой и на досуге полистать, тем более, что денег на книги ассигновать не мог за неимением таковых, а досуг иногда выпадал — в перерывах между опохмелкой и поисками хлеба насущного.
Стояла теплая осень. Природа подавала последнюю милостыню бездомным. Его персональный шалаш в лесочке по соседству с городской свалкой гордо сторонился трех таких же убежищ, но коммунальных, где коротали еще светлые вечера с десяток синюшных и вонючих оборванцев.
Куня устроился на заветной ватной подушке, старой подруге давних скитаний, с боями убереженной от посягательств «коллег», и стал читать, прихлебывая из честно заработанной бутылки портвейна. Чем больше мутилось сознание, тем неосознанней пробирало ощущение чего-то страшного, сильного и значительного. Он приноровился к почерку, не обращал уже внимания на грубую редактуру. Два часа до темноты читал он, не в силах оторваться. Уснул обычным своим пьяным, но беспокойным сном. С утра, проводив взглядом соседей-корешей, ломанувшихся на свалки и помойки, продолжил чтение, и к полудню, голодный, неопохмелившийся и потрясенный, перевернул последнюю страницу. Повествование словно бы обрывалась, что-то еще должно было произойти в самом конце. Но чего нет, того нет.
Алкоголь пощадил укромный, закутошный участок Куни-ного головного мозга. По счастью, именно тот, который отвечает за воспоминания и благоприобретенный опыт чтения корректур. И еще за нечто, применительно к Куне звучащее странно, даже абсурдно: литературный вкус. Этот пятачек сгнивающей изнутри, вечно грязной, склеротирующей Куниной башки послал сигнал: ВЕЩЬ!
Его давно не пронимало ничего, кроме бормотухи, зимнего злого ветра и подлого посягательства приблудных бродяг на его законную добычу. А тут…
В конце стояла подпись «С. Алешин». Фамилия казалась вроде знакомой. Не она ли несколько раз звучала из телевизора в зале ожидания автобусной станции с месяц назад, когда добрый дежурный мент разрешил им с Петькой Хромым разжиться милостынькой за половину с навара? Говорили чего-то про политику, про заговор, про силы реакции, которые хотели замочить президента. И вроде эта фамилия называлась… А может, и не эта? Какая разница!
Куня положил рукопись в свою походную сумку и так и ходил с ней несколько дней, чтобы не украли. Потом, по трезвому — день не задался! — перечитал снова. Проняло по второму разу еще круче, аж ломка не так мучала.
Но не таскать же всю жизнь с собой! Неудобно. И зима скоро.
Куня решил не жечь и не выкидывать. Решил приберечь.
Он выпросил в киоске лист коричневой оберточной бумаги, упаковал в него замызганный, в пятнах жира и въевшейся пыли переплет. Таким жестом Куня проявил заботу и уважение к этой удивительной находке.
Он знал город, как свои пять заскорузлых, распухших пальцев. Охранник круглогорской горбиблиотеки оказался человеком сердобольным, выслушал бомжа с сочувственной улыбкой и пообещал передать тетрадочку в издательство. Но отдал библиотекарше Наине, той девушке с маслинными глазами и черными локонами до плеч, что помогла Вадику Мариничеву в его изысканиях.
Наина готовилась стать учителем русского языка и литературы, заканчивала заочно пятый курс областного пединститута. Она забрала домой и прочла, продираясь сквозь бесчисленные правки и мерзкий почерк. В отличие от Куни у нее прекрасно работали все участки коры головного мозга, подкорка, подсознание. У нее вполне хватило вкуса, чутья и начитанности, чтобы сделать определенный вывод: это проза неопубликованная (да и быть такого не могло), не завершенный, но потрясающий роман, и фамилия автора подозрительно совпадает с известной. Не хватало части финала.
Президент отобедал и стоял у окна своего кремлевского кабинета, дожидаясь сигнала помощника. Ставший привычным, но не приедающийся вид краснокаменных башен, зубцов незыблемой стены, зимней Москва-реки с навечно плененным руслом виделись ему иллюстрацией мощи, символом стабильности и порядка в полностью подконтрольной ему державе.
Через десять минут он примет посла Италии и сразу отправится в аэропорт — визит в дружественный Узбекистан, к верному союзнику — увы, одному из немногих.
ebooksa