– Что ж, покамест все, – подвел итог разговора Ольхин. – И ступай-ка ты, гестаповский агент Биток, обратно в камеру. И начинай размышлять о своей поганой жизни. Самая пора. А заодно припоминай, что ты мне не рассказал по своей забывчивости или своей фашистской подлости. А припомнишь – сразу зови меня. Ольхин моя фамилия. Побеседуем дополнительно.
– Гражданин начальник, но я могу надеяться? – упавшим голосом спросил Пахомыч.
– А что еще тебе остается делать? – пожал плечами капитан. – Надейся… Тем более что впереди – целое следствие, на котором ты должен в подробностях рассказать, кого и когда ты продал фашистам за их поганые деньги и такое же поганое золото. Ты уж постарайся припомнить все до самых малых подробностей, а то ведь не поможет никакая надежда.
– Да, – угнетенным тоном произнес Пахомыч. – Конечно…
Вошел конвой, и Пахомыча повели к выходу. У самых дверей он вдруг остановился и посмотрел на Ольхина.
– А Никитку вы все равно поймайте! – сказал он. – Обязательно поймайте! Тогда, даже если меня поставят к стенке, мне все равно будет легче!
Ольхин ничего на это не сказал и отвернулся к окну.
Покончив с допросом Пахомыча, Ольхин встретился с Завьяловым и Волошко. Они управились раньше и теперь ожидали, когда освободится их начальник. Надо было поговорить и наметить план дальнейших действий. Надо было искать гестаповского агента, предавшего подпольную группу «Салгир».
– Вот и я, – сказал Ольхин, садясь в «штовер». – А это – вы. Вся команда в сборе. – Он вспомнил о Гиви и крепко, до скрипа, сжал зубы. – Рули, Степан… Отъедем в сторонку и поговорим. Есть о чем.
Они остановились в каком-то небольшом то ли саду, то ли парке с изломанными деревьями. Среди стволов виднелось несколько воронок от снарядов и мин. Невдалеке печально покривилась полуразрушенная каменная стена, на которой каким-то чудом сохранилась табличка с надписью «Комната смеха». Должно быть, до войны это и вправду был парк развлечений – с летней эстрадой, танцевальной площадкой и прочими непременными атрибутами парка. Теперь же от него осталась лишь кривая стена с обессмыслившейся надписью. Какое-то время все трое смотрели на эту стену и эту надпись, затем Ольхин встряхнул головой и сказал:
– Ну что, поговорили с господами немецкими агентами?
– Поговорили, – вразнобой ответили Волошко и Завьялов.
– Тогда докладывайте, – сказал Ольхин. – Начинай ты, Степан.
– Да мне и докладывать особо нечего, – покрутил головой Волошко. – Моя дамочка почти все рассказала на первом допросе. А на втором мы с ней лишь уточнили кое-какие моменты. Вот и все.
– И то хорошо, – сказал Ольхин. – Значит, одной заботой нам меньше. А что у тебя, Александр?
– А я испепелен злобой и ненавистью господина Белого, – усмехнулся Завьялов. – Была бы его воля, он бы меня растерзал на самые мелкие клочья. А заодно и вас. Лютый мужик. Оказывается, он из ссыльных. Его папа бандитствовал в Гражданскую где-то в Ростове, был пойман, осужден и сослан в Сибирь. А заодно и малолетний сынок, которого сейчас кличут Белый, туда же был отправлен. В общем, чувствуется папино воспитание.
– Ну, а что-то ценнее, чем собственная биография, он тебе поведал? – спросил Ольхин.
– А куда же он денется, – спокойно ответил Завьялов. – Поведал. Вот списочек агентов, с которыми он имел дело. Он-то у них был за главного. И вербовал, и требовал отчеты, и расплачивался. Одним словом – резидент. Списочек небольшой, всего пятеро, но и это улов.
Ольхин взял список и стал читать:
– Дуня, Биток… ну, этих мы знаем и без Белого… затем какие-то Окунь и Муса… С этими нам еще предстоит познакомиться… и Улыбка. Вот! Улыбка! А это, мне думается, как раз тот, кто нам и нужен в первую очередь! Прекрасно! Теперь, кажется, мы знаем, кто таков этот самый Бильярдист, которого мы разыскиваем! Похоже, круг замкнулся.