– Она им такого наговорит… – покрутил головой Павленко.
– А что она может им сказать, кроме правды? – глянул на него Муромцев. – Что узел связи не захвачен, а сама она – на свободе? По-моему, это не тот случай, чтобы врать. Тут ничего, кроме правды, и сказать-то невозможно!
– А что, – загорелся идеей Павленко. – А ведь и в самом деле! К тому же изгнанные нами барышни, я думаю, уже успели добраться куда нужно и тоже сообщили своим командирам о нас! Так что тут и впрямь соврать трудно. Что ж, пускай говорит твоя зазноба. Вот только захочет ли она? Все-таки это, как-никак, получается сотрудничество с врагом! Или, может, у них другие представления насчет таких деликатных моментов?
– А вот я сейчас с нею поговорю и узнаю, – обернулся Муромцев к женщине: – Мерида, я прошу меня выслушать. Внимательно выслушать! У меня к вам важный разговор. Если хотите – просьба. Ради вашего же блага. Если вы ее выполните, то, может быть, обойдется без стрельбы. Вы меня понимаете?
Разговор получился довольно долгим. Вначале Мерида задавала вопросы, затем выслушивала ответы Муромцева, задавала дополнительные вопросы, отрицательно качала головой, даже махала руками, с чем-то не соглашаясь.
Но, похоже, Муромцев сумел ее убедить. Кивнув головой, женщина подошла к столу, взяла микрофон и стала говорить:
– Я – Мерида Рэй, солдат американской армии, несу службу на узле оповещения. До меня с вами говорил один человек. Он говорил правду. Он действительно русский, сотрудник КГБ. Они в самом деле захватили все важные узлы управления аэродромом и держат при себе заложников. Я – один из таких заложников. Прошу командование аэродромом проявить благоразумие и осторожность. При попытке освободить захваченные центры управления заложники могут погибнуть. Я – Мерида Рэй, солдат американской армии…
Закончив говорить, женщина вопросительно взглянула на Муромцева. Он молча ей улыбнулся, а затем показал большой палец Павленко: все, дескать, нормально, слова, которые произнесла пленная американка, вполне правильные.
– Вот и хорошо, – сказал Павленко. – Теперь будем ждать, что решит американское командование. Ох, не хотел бы я быть в их шкуре!
– Наша с тобой шкура не многим лучше их шкуры, – улыбнулся Муромцев.
– Это – да, – согласился Павленко. – В общем, будем ждать. И американских телодвижений, и прибытия нашей авиации. Думаю, скоро они прибудут. А пока – дай-ка я взгляну на твои раны.
Осмотр ран производился тут же, в присутствии плененной американки Мериды. А больше было и негде. С ранами дело обстояло не слишком хорошо – это Павленко определил сразу же, как только снял бинты. Конечно, он не был доктором, но боец спецназа КГБ в любом случае – немножко доктор. Спецназовцы умеют и перевязывать, и останавливать кровь, и безошибочно определять, насколько опасно ранение, и даже оперировать – конечно, насколько это возможно в полевой ситуации. Это – необходимый минимум медицинских познаний и умений бойца спецназа. А иначе ты не спецназовец.
Так вот: обе раны Муромцева сильно припухли, кровоточили, по краям обозначилась пугающая синева. Тревожным было и состояние самого Муромцева. Конечно, он держался молодцом, бодрился, то и дело уверял, что с ним, в общем, все в порядке, однако Павленко видел, чувствовал и понимал, что его товарищ говорит неправду.
Павленко, как мог, старался не замечать этой неправды, он даже уважал Муромцева за его невольную ложь, потому что это была вынужденная ложь, она, если можно так сказать, проистекала от той ситуации, в которой пребывали сейчас Павленко и Муромцев, но все же это была ложь, и она, как всякая ложь, противоречила правде. А правда заключалась в том, что раны Муромцева были опасны, в любой момент он мог потерять сознание, да что там – в любой момент мог начаться необратимый процесс, заражение и прочие губительные вещи, которых лучше и не вспоминать, чтобы не накликать. И тогда – задача Павленко усложнялась многократно: и с неприятелем сражаться, и за раненым товарищем приглядывать.
Муромцев прекрасно понимал, что чувствует сейчас Павленко, и очень хотел его поддержать и ободрить. Но что он мог сделать? Только одно – изо всех сил делать вид, что с ним почти все в порядке, что он – в строю и на него можно рассчитывать в самом широком смысле слова.
– Не кривись и не морщись, – сказал он, обращаясь к Павленко. – Рана как рана… Я в сознании, а это главное. И могу шевелиться. А все остальное – неважно. Тем более, скоро прибудут наши.
– Вот сейчас я тебя перевяжу, и ты будешь совсем как огурец, – поддержал Муромцева, а заодно и себя, Павленко. – А пока – лежи и не разговаривай. И постарайся не выражаться, если будет больно. Помни, что с нами дама. Она хоть и не понимает по-русски, но все-таки… Как говорят у них: надо быть джентльменом.
– Обязательно буду, – пообещал Муромцев.
Павленко принялся отдирать заскорузлые от крови бинты. Процедура была не из приятных, но Муромцев стоически молчал, лишь изредка морщился и скрипел зубами.
Мерида какое-то время молча наблюдала за действиями русских, затем вдруг замахала руками и что-то горячо и взволнованно заговорила.