– Скажи, а что вообще подтолкнуло тебя отправиться в Европу?
– Милый, никогда не спрашивай о таких вещах американцев. Американцы просто обязаны съездить в Европу и убедиться, что все разговоры о ней – брехня.
– И как, убедился?
– О да, еще как. Но что толку об этом говорить? Надо самому все испробовать.
– Славно. Теперь твоя Европа – лагерь. Твои контесса и прочие знакомые ни за что бы не осмелились приехать в подобное место. Да их и не впустили бы. Спорю, туда пройти незваным гостем куда трудней, чем на самую элитную вечеринку! А парни из лагеря и вообразить бы не смогли, на что эти гулянки похожи! Но ты удивительный тип, если не сказать уникальный: побывал и там, и там!
Тут Пол немного приободрился: на некоторое время мне удалось представить ближайшее будущее в пленительном свете.
Наконец мы достигли места встречи – склада у железнодорожного депо, где хранились собранные в окрестных рощах апельсины, лимоны и грейпфруты. В воздухе витал приторный цитрусовый дух, от которого было не скрыться. Стояла жара.
– Смотри, – сказал я, – это, должно быть, она, в машине у стены. Вроде бы говорили про синий пикап, да?
– Последний пикап твоей женушки, – мрачно пошутил Пол.
Мэй Гриффит, молодая жизнерадостная женщина, обескуражила нас, когда приветствовала Пола в духе Друзей[112], мгновенно проникнувшись к нему теплом. Затем попросила прощения: срочно надо забрать посылку из железнодорожной конторы.
– Ей все рассказали, – мрачнея, догадался Пол. – Она знает про Юрику. Ты видел, как она улыбнулась мне, презрев отвращение?
– Чушь! Не придумывай!
– Да мне плевать. Хотят – так я им подыграю.
Услышав это, я приготовился: сейчас будет демонстрация! И впрямь, Мэй вернулась и уже приготовилась ехать, как вдруг Пол воскликнул: «
Мэй Гриффит от души расхохоталась. Может, потому, что была ужасно глупа, а может, и потому, что была поразительно современной. Так или иначе, Пол, похоже, остался доволен: я воздал ему честь. Он с ухмылкой на лице забрался в кабину пикапа, и когда они с Мэй отъезжали, он уже вовсю использовал на ней свои чары.
За время, прошедшее между отъездом из Юрики и отбытием Пола в лагерь, с Августусом я не встречался. Августус не знал, что вины Пола в деле Свендсонов нет, а играть за обе стороны я не мог. Бдительный Пол заметил бы малейшее осуждение. К тому же у меня не было никакого права подвергать Августуса таким испытаниям, даже если бы он их успешно прошел. Я умолял Пола освободить меня от данного ему слова, но он не соглашался.
– Скажешь ему как-нибудь. Я дам знать, когда именно. Есть нечто постыдное в том, чтобы очистить свое имя. Пусть пока оно побудет грязным.
Едва Пол уехал, как я позвонил Августусу, и мы вновь стали встречаться. Однако прежними наши отношения уже не были, к тому же появилась новая причина для напряженности между нами. Незадолго до «ретрита» Дейв Уилрайт попросил меня поработать в Пенсильванском хостеле «Комитета Друзей на службе обществу»[114], и я ответил согласием. Хостел предназначался для беженцев из оккупированной нацистами Европы; они жили там до тех пор, пока не найдут работу и не устроятся в Соединенных Штатах. Многие пока слишком плохо знали английский, вот «Друзьям» и понадобились помощники со знанием немецкого и опытом преподавания.
Последние несколько недель я подбивал Дейва дать мне такую работу. (В этом-то и был смысл довольно неискреннего вопроса из моих записок о «ретрите»: «Какой у меня мотив?») В Юрике я поддержал его по поводу активной жизни, потому что мне самому хотелось действовать. Я знал, что вскоре Пол меня покинет, и в одиночестве даже не думал продолжать жизнь по правилам Парра. После счастливой совместной жизни с Полом они стали бы угнетать.
К тому же, примкни я к «активным», заключил бы с собой сделку. Усердно работая и верно исполняя обязанности в хостеле, я мог бы позволить себе по вечерам любой род свободы. До Филадельфии на поезде ехать недалеко, и я уже знал там парочку адресов.