– Мог бы, наверное, будь мы Жанны д’Арк да Вильгельмы Телли, а не кучка запуганных хлипких ребят с неправильными акцентами и из неправильных школ. Да и сумей мы разгромить комнаты задир, возмездие вышло бы неравносильным. У них ведь в комнатах не было ничего, разве что фотографии с товарищами по команде да шпажки для тостов с гравировкой в виде герба колледжа.
– Так ты им и слова не сказал?
– Лишь одному. Он заявился ко мне на следующий день с чеком и предложением возместить ущерб. Чек был подписан, а графа суммы пуста. Мне предложили вписать любую цифру. Знаю, я был отвратителен этому парню, но не мог сдержаться. Боюсь, я наорал на него, дескать, ты и твои дружки считаете, будто можете откупиться – а они наверняка могли, почти всегда, – но ведь вы подонки, и всегда найдется кто-нибудь вроде меня, кто это знает. Рано или поздно вы все сами осознаете. Тогда купленное за ваши грязные деньги станет вам немило. Вы поймете, что вы подонки, и с этим знанием умрете… Потом я разорвал чек на клочки и велел ему убираться.
– О… чудесно!
– Вот только он был довольно вежлив. Позднее я выяснил, что всю сумму он хотел выплатить из собственного кармана, а приятелям о визите ко мне не сказал ни слова. Похоже, и впрямь сожалел о содеянном. Но тогда меня это интересовало меньше всего. Ненависть застлала мне глаза, и я даже не разглядел лица того парня. Я вообще ничего вокруг себя не замечал. Даже колледжа и местечек, которые мне прежде так нравились. Все они растворились в тумане ненависти… Тогда-то я и решил умереть… – Амброз коротко и виновато рассмеялся. Пока он рассказывал мне свою историю, по его щеке скатилось несколько слезинок, и он, совсем без стыда, вытер их замызганным носовым платком. – В тот день, когда вы приехали, я сказал тебе, что умер. Но ты ведь ничего не понял, да? Я умер для Англии и англичан. Я сразу же убедил опекуна позволить мне покинуть Кембридж, а едва мне исполнился двадцать один год и я смог распоряжаться своими деньгами, сразу же оставил страну и больше не возвращался. Я не пишу домой. Не читаю грязных английских газетенок. Меня с родиной ничего не связывает. Я умер.
После разговора я поспешил в палатку все записать. Я словно пережил некое откровение. Не только насчет Амброза, но и насчет себя. Конечно же, я ни на миг не поверил, будто Амброз покинул Англию единственно из-за погрома, учиненного в его комнате. Это просто событие из тех, которые ты драматизируешь в свете общего настроя ума. Не сомневаюсь, Амброз так и так не задержался бы в Англии. Просто не представляю, как он там жил бы. А его мечта стать доном лишь показывает, что Кембридж был для него не менее сказочным, чем собственное вымышленное королевство.
Поражает же то, как сильно меня потрясла его история. Ожила вся моя студенческая ярость; в ненависти к задирам я скрежетал зубами, а когда услышал о пашотнице, то сам чуть не заплакал. По сути, Амброз заставил меня заново открыть в себе забытые чувства. Все потому, что я сам живу вне Англии и в присутствии врагов народа, нацистов, к которым испытываешь иную ненависть – такую, которую приличествует испытывать в обществе. Другую ненависть – которую в обществе испытывать не принято – питать можешь, наверное, только к собственному классу, собственному виду. Ее-то, каждый по-своему, и испытывают Амброз и Джеффри. Я могу не соглашаться с их мнением, могу смеяться над этими полубезумцами. И все же мы с ними – нравится нам это или нет – на одной стороне.
Позавчера у нас внезапно изменилась погода. Днем с моря подул сильный ветер, волны вздыбились и стали биться о камни. Потом разразилась гроза, вслед за которой на остров обрушился сильный ливень. Когда же он завершился, небо оставалось черным и беззвездным, точно бездна.
Следующий жуткий шторм случился около полуночи. Палатка протекала. Вода скапливалась в каждой яме.
Вчерашнее утро выдалось хмурым, да и температура воздуха резко упала. Ясно стали видны шероховатые горы. Дул сильный ветер.
Около одиннадцати в палатку ворвался дико возбужденный Вальдемар.
– Кристоф! Кристоф! Скорее идем, посмотришь. У нас гости!
– Что за гости?
– Ни за что не угадаешь! Женщина!
Выйдя из палатки, я увидел в море рыбацкую лодку. К тому времени к визитам рыбаков мы уже привыкли. Они ведь считают этот остров своей собственностью, а то, что мы тут поселились, так это случайность. Рыбаки приплывают на остров в любое время дня – порой и посреди ночи, – разжигают костер и жарят на нем улов. Нас они угощают в обмен на вино. Парни их визиты любят, Ганс одобряет, потому что иногда с рыбаками получается устроить оргию. Амброз принимает их философски, а Джеффри ропщет на шум.
Гостья стояла на носу лодки. Светлые волосы, маленькое личико… Иначе как миниатюрной назвать ее было нельзя. А если бы не двойная нить жемчуга, то во флисовой рыбацкой куртке и косынке она сошла бы за крестьянку. Когда лодку приподняло отходящей волной с берега, женщина весело махнула рукой. На скалах внизу в это время стояли Джеффри и Амброз. Из них двоих только Джеффри махнул гостье в ответ, да и то как-то вяло и неохотно. Спускаясь, я услышал, как он обращается к Амброзу:
– Откуда мне было знать, что она приедет?
– Что ж, самый очевидный ответ – ты сам ее пригласил.
– Да не звал я ее сюда, черт возьми! Сколько можно повторять? Последний раз, когда мы виделись с ней в Афинах, я ей так и сказал: все кончено. Осьминожиха-людоедка, терпеть ее не могу. Я велел ей держаться от меня подальше.
– Душа моя, признай: кто-то да сказал ей, как отыскать это место.