– Дружище, ты со своими грязными любовными похождениями прославился на все афинские кабаки. Выдать нас мог кто угодно.
– Что ж, оставаться ей тут нельзя, – сказал Амброз. – Сразу дай ей понять.
– Ты сам хоть раз пытался ей что-то объяснить?
– Так и быть, милый, раз уж ты отказываешься нести груз собственной ответственности, то мне придется все сделать самому.
– Удачи. Но советую все уладить сразу. Не позволяй ей ступить на берег. Иначе тебе конец. Пистолет одолжить? Выстрели пару раз у нее над головой, тогда она, может, сообразит, что ей тут не рады.
– Не говори глупостей. Я, разумеется, буду вежлив. Вежлив и непреклонен. Тебе этого сочетания, мой хороший, видимо, никогда не понять.
Вальдемар тем временем, желая впечатлить нашу экзотическую гостью, натянул плавки. Прыгнул в воду, увлекая за собой конец веревки с берега, и подплыл к лодке. Идя рядом с ней к берегу, он смеялся и о чем-то беседовал с дамой.
– Кто она такая? – спросил я.
– Так ты с ней не знаком, душа моя? А я-то думал, что Марию знают все. Ты легко мог пересечься с ней в Берлине. Она туда частенько ездит. Вообще, куда она только не ездит… как ни печально. Впрочем, это подруга Джеффри. Они с ней регулярно занимались тем, о чем говорить не принято. И вот она, движимая своей недостойной упоминания похотью, настигла его здесь…
– Свою недостойную похоть она может утолить где угодно, – вклинился Джеффри. Однако легкой самодовольной ухмылки скрыть не сумел. – Ума не приложу, на что ей я.
Наконец лодка, своим, ве́сельным ходом и вытягиваемая за веревку, под нестройный галдеж рыбаков и парней пристала к берегу. Гостье помогли сойти на сушу; вблизи она оказалась еще миниатюрней и старше, хотя на вид я бы не дал ей и сорока. Корни ее белокурых прядей были темными, на глазах ярко синела сценическая подводка, придававшая женщине дешевый вид, критиковать который, впрочем, я не решился бы. Стройная гостья буквально искрилась жизненной энергией.
–
– Рад слышать, – ответил Амброз; его внутренний хозяин вдруг стал каким-то холодным и безжизненным. – На обустройство пока не хватило времени. Но когда достроят дом, и когда можно будет приглашать сюда гостей на продолжительное время… – Он обернулся ко мне. – Позволь представить тебе мистера Ишервуда. Мадам Константинеску.
– О, так ведь я знаю мистера Ишервуда! – воскликнула Мария, пожимая мне руку. – Совсем недавно читала ваш восхитительный роман. Как по мне, стоящих книг давно не выходило. В основном сплошные глупости. Зато ваша – по-настоящему восхитительна! Этот молодой человек, школьный учитель, который попадает в тюрьму за торговлю белыми рабами…[48]
– Боюсь, это было у Ивлина Во, – неучтиво поправил я, однако Мария не смутилась. Если вообще меня услышала.
– О, я обожаю британских писателей! Но, как по мне, у них одна слабость: не умеют писать о страсти. Им страсть непонятна, если только, наверное, это не страсть к юным мальчикам.
– Могла бы хоть предупредить, что едешь, – угрюмо ответил Джеффри.
Однако Мария его уже не слушала и на беглом греческом отдавала распоряжения рыбакам, и они принялись выгружать из лодки чемоданы и большие свертки. В это время из воды вышел Вальдемар. Мокрый, он остановился возле Марии, и она окинула его взглядом, чуть выгнув бровь. Вальдемар принялся инстинктивно поигрывать мускулами.
–
Вальдемару ее тон снисходительным не показался; напротив, мой друг пришел в восторг. Нагло улыбаясь, он продолжал стоять на месте – невзирая на прохладный ветерок, от которого покрылся гусиной кожей, – и ждал, что им станут восхищаться дальше. Мария же принялась пересчитывать багаж.