Ганс говорит, что эта беда поджидала их в каждом городе, где они бывали. Амброз оказывался в опасности всякий раз, когда отправлялся гулять по улицам один, а постоянно уследить за ним Ганс не мог. Амброз придумал уловку: они вместе возвращались в отель, а потом, под утро, когда Ганс засыпал, снова уходил гулять. Или же выпивал с Гансом допоздна, пока тот не валился лицом на стол, и оставлял его. Как это, должно быть, унизительно: очухиваешься в иностранном кабаке, а кругом только ухмыляющиеся морды, и никто не может или не хочет сказать, куда делся Амброз. Причем Амброз вряд ли сбегал со злым умыслом; просто он не мог подолгу усидеть на месте.
На трезвую голову Амброз был в общем согласен с Гансом в том, что их образ жизни чересчур изнурителен. И вот, прибыв в Афины, они поговорили и придумали блестящий план. Амброз перестанет шляться по кабакам и рисковать жизнью; вместо этого он купит себе собственный кабак, где и станет пить ночи напролет под присмотром Ганса или его заместителя, который будет гонять неугодных. Устроить это было довольно просто и даже недорого. В беднейших районах города было полно маленьких кабаков по разумным ценам. Имелась лишь одна загвоздка: юрист Амброза сказал, что иметь дело с полицией и муниципальными властями будет куда проще, если владельцем заведения поставить местного.
Так в картину вписался Алеко. Амброз как только встретил его, уже понял: вот идеальный кандидат во владельцы кабака. Разумеется, звучит просто безумно, но так ведь Амброз – это шекспировский король, а у Шекспира короли – те, которых изгоняют, – заводят себе фаворитов. Особенность отношений короля и фаворита в том, что монарх коварным образом вымещает злость на подданных, подбирая себе в любимчики самого недостойного типа и подначивая его вести себя как можно хуже.
Едва кабак подобрали, деньги заплатили, а бумаги подписали, как Алеко принялся вовсю пользоваться своим официальным положением. Начал строить из себя настоящего владельца. При любой возможности помыкал Гансом на людях. (Ганс говорит, что Алеко ревновал к нему с первой минуты знакомства.) А помыкать Гансом было просто, ведь тот в новом предприятии стал барменом, тогда как Алеко – на бумаге и в глазах мира – хозяином.
Как-то вечером Ганс с Амброзом и Алеко выпивали и засиделись допоздна. К тому времени посетители разошлись. Ганс решил, что они втроем уже добрые приятели – настолько, насколько это было возможно, – и принялся рассказывать о почившей матери, как сильно был к ней привязан. Он точно уже не помнит, что было в разговоре, потому что проходил он частично на немецком и частично на греческом. Ганс как мог старался угодить Алеко и в меру способностей говорил на греческом, чтобы тот не оставался в стороне от беседы, а на немецкий переходил лишь тогда, когда его подводили познания в местном языке. Амброз переводил его слова для Алеко, который, кстати, не больно-то прислушивался.
Ганс помнит, как рассказывал на смеси греческого и немецкого о любви матери к меду, о ее пасеке в деревне близ Шпреевальда. В этот момент Алеко, который пил, тоскливо глядя в пустоту и не слушая Ганса, внезапно вскочил на ноги. Его лицо, говорит Ганс, стало диким как у зверя. И Ганс и Амброз так удивились, что не могли пошевелиться. Алеко же, не говоря ни слова, схватил бутылку и разбил ее о голову Ганса. Стекло разбилось, образовав смертоносную «розочку». Ганс был оглушен, кровь заливала ему лицо. Алеко снова ударил. Тогда Амброз схватил стул и оттеснил его прочь. Алеко же отбросил бутылку и выбежал на улицу.
Ганс потерял сознание и в себя пришел уже в больнице. Сухожилия в левой руке, которой он прикрывал голову, перебило, и конечность навсегда оказалась увечной.
Амброз приходил навещать его каждый день, и все это время они спорили. Ганс поклялся отыскать и убить Алеко.
– Удавлю его насмерть. Вот увидишь, одной рукой справлюсь!
Амброз возразил – я прямо слышу, как он обращается к Гансу своим терпеливым и добродушно-упертым тоном! – что этим он навлечет на себя очень крупные неприятности. Ганс еще несколько дней сыпал угрозами, потом признал правоту Амброза и стал требовать, чтобы тот помог засудить Алеко за нападение. Амброз нежно, но при этом очень твердо ответил, что сделать этого никак не может. Как анархист, он ни при каких обстоятельствах не признает власть полиции и закона. Тогда Ганс вернулся к угрозам расправы. Амброз назвал его чрезвычайно неразумным и жестоким, ибо Алеко, очевидно, безумен и за свои поступки ответственности не несет. Ганс потребовал, чтобы Алеко хотя бы изловили, обследовали и, как опасного безумца, поместили под присмотр. Амброз ответил, что Алеко уже полностью здоров. Тогда-то Ганс и узнал, что Алеко вернулся и что Амброз видится с ним регулярно. Ганс пришел в ярость. Амброз его успокаивал. Ганс требовал, чтобы Амброз хотя бы перестал видеться с Алеко. Амброз отказался, дескать, Алеко нуждается в присмотре, и он, Амброз, чувствует, что это его ответственность, особенно после случая с Гансом. К тому же, добавил он, у них у всех было время успокоиться, а Гансу пора взглянуть на вещи объективно, ведь он и сам немного виноват. Ганс пришел в бешенство: да как у Амброза язык повернулся такое предположить?!
– А знаешь, – сказал Амброз (прямо вижу его издевательскую улыбочку), – что говорит Алеко? Ты назвал его мать шлюхой.
– Я ничего подобного не говорил! – ахнул Ганс. – Я рассказывал о своей матери и о пчелах. Сам же знаешь, так и было!
– Да, – ответил Амброз, – конечно, знаю. Но не будь столь суров к Алеко. Сделай скидку. В конце концов, мой хороший, ты и сам знаешь, что, говоря на греческом, ты делаешь уйму ошибок. Тебя легко могли понять неверно.
Похоже, что тут Ганс просто сдался. А стоило Гансу уступить, как Амброз тут же, вполне в своем духе, безоговорочно признал, что в деле есть и его вина. Не предупредив Ганса ни о чем, он однажды показал документ, составленный на немецком, в котором обещал обеспечивать Ганса работой или же поддержкой до конца его жизни. Также, в случае смерти Амброза, Гансу отходила половина его имения. Ганс и сам был довольно хитер и понимал: в документе полным-полно лазеек, и тем не менее этот жест тронул его и впечатлил. Ганс признался Вальдемару, что документ он хранит в афинском банке.
Когда Ганс почти выздоровел, Амброз привел к нему в палату Алеко. Тот и не думал извиняться, но Ганс решил, что так даже искренней, а следовательно, предпочтительней. С тех пор оба вели себя так, будто ничего не произошло.
– Хотя, – мрачно произнес под конец Вальдемар, – знаешь, что говорит Ганс? Он говорит: «Я не питаю к этому мальцу недобрых чувств, но как-нибудь его убью, или он убьет меня. Амброз об этом знает и сам хочет, чтобы так и было».
Парни живут в грязи, как свиньи, нечеловечески разрушительны и вообще на стороне сил беспорядка. Вальдемара они восхищают. Да, северо-германская душа Вальдемара питает отвращение к их нечистоплотности и жестокости, однако в конце концов они неизменно заставляют его смеяться.
Тео и Петро поймали сову и принялись ощипывать ее. К счастью, это увидел Ганс и погнал их пинками. Они посадили кролика в ящик без отверстий для воздуха и забыли о нем. Ладно я нашел его, пока не стало слишком поздно. Трое парней крадут у строителей динамит, делают бомбочки и взрывают их в море. Рыбу рвет на куски, а они потом, визжа от радости, носятся по острову и размахивают головами и хвостами. Намыв посуду, вытерли ее насухо косынкой, которой Петро прикрывает свою сальную шевелюру. Джеффри увидел это и так «раскапризничался», что Амброз велел вообще больше не вытирать тарелки, а оставлять их сохнуть на солнце.
Парни радуются любому беспорядку, любой грязи. Если вдруг налетает ветер, они украдкой способствуют ему в разрушении. Например, как-то у меня из палатки вынесло рулон туалетной бумаги, а они, делая вид, будто хотят поймать его и вернуть, стали гонять рулон туда-сюда, пока бумагу не размотало гирляндой по кустам. На прошлой неделе случился пожар, виновником которого, несомненно, стал Алеко: он, когда курит, всюду разбрасывает спички. Огонь разгорелся утром, и в ярких лучах солнца пламени почти не было видно. Хоть наступай на него, хоть руками хватай. У нас почти час ушел на то, чтобы погасить огонь, но что удивляться, если пару раз я сам видел, как парни, ухмыляясь, раздували его, помахивая шляпами.
Активно в работе они помогли всего раз, да и то когда нужно было учинить кровопролитие. Амброз с Гансом решились хоть как-то извести крыс.