– Вот это не говори. Они любят своих сестер.
– А матерей ненавидят?
– Не говори. И матерей любят. Похоже, они ничего не слышали о Фрейде. – Гарольд вновь рассмеялся. – Они затаскивают тебя в дом, усаживают за стол, кормят до отвала, делятся с тобой всем, что у них есть, и только попробуй отказаться.
– Матери, сестры, братья… – проговорил Гарольд. – Да пошли они все. Надо открыть окно, чтоб и духу их здесь не было.
Лоренцо не обратил на его слова ни малейшего внимания, оглядел стол и серьезно кивнул.
– Правда, ребята, они парни что надо.
– А как же Франко? – поинтересовалась Белл. Ее так и распирало от гордости, что она знает о существовании Франко.
– Франко – последнее дерьмо, о нем и речи нет.
– Как же, речи нет! – завопил Гарольд. – Ты что думаешь, все эти вояки, чье содержание мы помогаем Франко оплачивать, цветочки там собирают? Думаешь, ружья у них заряжены холостыми? Нет, старик, все это не шуточки, они
– Может, и так. Но к народу это не имеет отношения.
– Однако могу поспорить, ты не хотел бы родиться испанцем.
– Меня тошнит от умилительных басен о счастливом испанском крестьянине, – сказал Вивальдо. Он подумал об Иде и, наклонившись к Лоренцо, спросил: – А я могу поспорить, что ты не захотел бы родиться чернокожим у нас?
– Ха-ха, – расхохотался Лоренцо. – Вижу, твоя крошка над тобой хорошо поработала.
– Пошел к черту! Не хочешь ты родиться негром у нас и испанцем быть тоже не хочешь. – В груди теснило, и он сделал большой глоток виски. – Вопрос заключается в том,
– Я хочу быть сама собой, – заявила Белл с неожиданной яростью, все так же жуя большой палец.
– Ну и что же тебе мешает? – спросил ее Вивальдо.
Она захихикала, продолжая жевать, и опустила глаза.
– Не знаю даже. Трудно не сбиваться с пути. – Потом с испугом взглянула на Вивальдо, словно боясь, что ее ударят. – Понимаешь, что я имею в виду?
– Да, – ответил он со вздохом, выдержав долгую паузу. – Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Воцарилось молчание. У Вивальдо не шла из головы его потаскушка, его темнокожая девочка, его возлюбленная Ида, потаенная мука, восторг и надежда, и он подумал, а что такое его белая кожа? Что Ида видит, глядя на него? Раздув ноздри, он попытался обнюхать себя: что напоминает ей этот запах? Когда она запускает пальцы в его волосы, «тонкие, как шелк, итальянские волосы», действительно ли ей кажется, как она уверяет, будто рука ее уходит в воду, а может, ей подсознательно хочется выдрать их с корнем, как выкорчевывают деревья? А когда он входил в этот ее дивный разрез,