Но когда гробы засыпали землей и заровняли могилы, он молча отвернулся, отослал носилки и пошел домой один. И из нависшего над ним мрака ясно выделялась только одна мысль и терзала его, и была она вот о чем: его мучило, что он отнял жемчужины у О Лан в тот день, когда она стирала белье на пруду, и он был не в силах видеть их снова в ушах Лотоса.
И, подавленный мрачными мыслями, он шел один и говорил себе: «Там, в моей земле, похоронена первая, лучшая половина моей жизни, и даже больше. Словно половину меня самого похоронили там. И теперь у меня в доме пойдет совсем другая жизнь».
И вдруг слезы выступили у него на глазах, и он вытер их тыльной стороной руки, как делают дети.
Глава XXVII
За все это время Ван Лун почти не думал об урожае: так он был занят свадьбой и похоронами. Но однажды Чин пришел к нему и сказал:
– Теперь, когда радость и горе прошли, мне надо поговорить с тобой о земле.
– Тогда говори, – ответил Ван Лун. – За эти дни я почти не вспоминал о своей земле, разве только для того, чтобы похоронить в ней умерших.
Чин помолчал несколько минут из почтения к словам Ван Луна, а потом сказал тихо:
– Пусть небо избавит нас от этого, но, кажется, в этом году будет такое наводнение, какого еще не бывало, потому что вода выходит из берегов, хотя лето еще не пришло и реке не время разливаться.
Ван Лун сказал решительно:
– Я еще никогда не видел добра от старика на небесах. Сколько ему ни зажигай курений, он все злится. Пойдем посмотрим землю.
И он встал.
Чин был боязливый и робкий человек, и как бы плохи ни были времена, он не осмеливался обвинять небеса, как Ван Лун. Он говорил только: «Небо этого хочет» – и покорно встречал наводнение и засуху.
Не так относился к этому Ван Лун. Он вышел в поле, прошелся по разным участкам и увидел, что все было так, как говорил Чин. Все участки вдоль рва и каналов, купленные им у старого господина из дома Хванов, были мокры и илисты от полой воды, просачивавшейся снизу, и пшеница на этих участках пожелтела от сырости.
Ров стал похож на озеро, а каналы – на реки, быстрые и бурлящие маленькими водоворотами, и хотя еще не было летних дождей, даже дураку было видно, что в этом году будет сильное наводнение и мужчины, женщины и дети снова будут голодать. Ван Лун торопливо обходил свои поля, и Чин безмолвной тенью следовал за ним, и они вместе смотрели, на каком поле можно посадить рис и какое поле будет под водой еще до посадки риса. И, смотря на каналы, уже выходящие из берегов, Ван Лун бранился и говорил:
– Теперь старик на небесах будет доволен, когда увидит, что люди тонут и умирают с голоду, – а ему, проклятому, только этого и надо.
Он говорил это громко и сердито, и Чин задрожал и сказал:
– Даже если так, все же он выше нас всех, и лучше не говорить этого, хозяин.
Но Ван Лун стал неосторожен, после того как разбогател, и сердился, не стесняясь, когда вздумается, и по дороге домой бранился, думая о том, что вода зальет его землю и будущий урожай.
И все случилось так, как предвидел Ван Лун. Река на севере прорвала плотины, сначала самые дальние. И когда люди увидели, что случилось, они поспешно начали собирать деньги на починку плотин, и каждый давал, что мог, потому что в общих интересах было держать реку в границах. Потом деньги доверили окружному судье, человеку новому, который только что приехал. Этот судья был человек бедный и никогда в жизни не видел столько денег; он только что добился своей должности благодаря щедрости отца, который собрал все свои деньги и занял сколько мог, чтобы купить место для сына и через него нажить состояние для семьи. Когда река прорвалась снова, люди с воем и шумом сбежались к дому судьи, так как он не сделал того, что обещал, и не починил плотин, и он убежал и спрятался, потому что он истратил деньги на свои нужды, целых три тысячи серебряных монет. И народ с воем ворвался в его дом, требуя его жизни в уплату за то, что он сделал; и когда он понял, что его убьют, он выбежал, бросился в воду и утонул, и тогда народ успокоился. Но деньги все же пропали, а река прорвала еще одну плотину и еще одну, пока не разлилась на просторе, захватив сколько хотела места, а потом смыла и самые стены, и никто не мог бы сказать, где были раньше плотины в этой стране. И река вышла из берегов и разлилась, словно море, над хорошей пахотной землей, и посевы пшеницы и всходы риса очутились на дне этого моря.