И опять Адашеву-Гурскому снились совершенно ненужные ему сны. Опять он брел куда-то, мучимый жаждой, но теперь вокруг него вертелся старый китаец, хлопал в ладоши и приговаривал: «Пенделок! Опа! Пенделок!» Потом китаец стал раздуваться. Он раздувался, раздувался и наконец жутко заверещал металлическим голосом. Почему-то во сне это было очень страшно.
Александр дернулся и проснулся.
Верещал будильник. Стрелки показывали девять. За окном каморки было темно.
«Чего девять? – спросонья подумал Гурский. – Девять чего?»
Организм на этот раз пребывал в полной растерянности и ничего определенного подсказать был не в состоянии.
– Ну что, братан? – вошел в подсобку продавец Петр. – Подъем, выходи строиться! Как самочувствие?
– Невнятно. А сейчас что… утро?
– Утро, утро. Что-то ты совсем…
– А сколько разница во времени… с Москвой?
– А чего тебе Москва-то? Ну, с ней семь, а с Питером твоим – два часа, только
в другую сторону. Ты чего, служивый, не в курсе, что ли? Как тебя зовут-то хоть, помнишь?
– Помню. Альберт, – Гурский попытался каким-то образом сопоставить в уме услышанные цифры, но помотал головой и решил отложить это занятие до лучших времен.
– У тебя вообще-то поезд скоро.
– Да-да, я помню.
– Завтракать будешь?
– Мне бы яду.
– А это запросто, – Петр поставил на стол недопитую бутылку. – И рыба вон осталась. Ты как?
– Даже и не знаю.
– Давай, хуже не будет, – он разлил оставшийся коньяк по стаканам и снял крышку с миски, в которой лоснилась маринованная по китайскому рецепту красная рыба.
– Опохрабримся?