Двое из ларца

– Дак…

– Вот я и говорю, – он разрезал пополам лимон и, расковыряв серединку ножом, выжал сок на рыбу. Достал из шкафчика два стакана.

– Ну что, открыть не в силах даже? – откупорил бутылку, плеснул в стаканы и взял один в руку. – Ну, давай.

– Давай, однако…

Они выпили, взяли по ломтю рыбы и стали закусывать сочной красной мякотью.

– Легчает?

– Скоро узнаем, – Гурский взял еще один кусок.

– Сейчас приживется, – Петр плеснул в стаканы еще коньяку. – А ко мне тут китаец один ходит, старый уже, хоть их и не поймешь с виду. Там рынок, дальше по бульвару, он там торгует чем-то, а здесь, на вокзале, товар получает. Ему шлют откуда-то, он здесь получает. Живет, что ли, где-то рядом, я не знаю. Я вообще– то про него ничего толком не знаю. У меня сеструха болела, ну, мы с ним и разговорились однажды на эту тему, они же, китайцы, в этом деле… у них свои прибамбасы, народные. Ну вот, он мне мазь принес, корешки какие-то, объяснил чего-куда-как, короче – сеструха моя выздоровела, ну как новенькая. С тех пор он как за товаром на вокзал приходит, встретит, на машине отправит – и ко мне. Сидим мы с ним, вот как с тобой, у него закуска своя, ну там, всякие китайские дела, выпьет он пять капель, а потом глаза закроет и сидит. Ни разговору с ним, ну ничего. Я говорю: «Эй! Ты чего, заснул?» А он: «Ничего-ничего, говори, я слысу…» Мне надоело однажды, я ему: «Ты чего,– говорю,– устаешь, что ли, сильно?» А он мне: «Нет, – говорит, – мне с тобой хоросо. Проста я думаю». – «О чем, – говорю, – думаешь-то? Может, мне тоже интересно, давай вместе». А он глаза открывает и говорит: «Давай». – «Давай», – я ему. Он говорит: «Возьми два свой ладоска, слепни, сто полусяй?» Я хлопнул в ладоши. «Ну, хлоп! – говорю. – Хлопок получается… И что?» А он смеется и говорит: «Ага! У меня тозе из двух ладоска хлопок полусяй. А как хлопок из одной ладоска полусяй? А?» – «Никак», – говорю. А он опять смеется и говорит: «Не-ет. Мозна. Пака не паймес – ты дурак». – «А ты, – говорю, – понимаешь?» – «Нет, – смеется, – думаю пака». – «Так чго же, – говорю, – мы с тобой оба дураки?» А он опять смеется: «Канесна! Пака про ладоска не паймес, дураки…» И ты знаешь, так это меня заело… Выпьем?

– Выпьем.

– Подожди-ка, – продавец Петр вышел на минуту, а потом вернулся с большой луковицей. Счистив с нее шелестящую кожицу, разрезал пополам и одну половинку протянул Гурскому. – Грызи как яблоко, он сладкий, полезно. Давай, – он приподнял стакан.

– Давай, – чокнулся с ним Александр. – За Хакуина.

– Чего?

– Да ладно, не обращай внимания. Они выпили коньяку, Гурский откусил большой кусок от сладкой, истекающей ароматным молочным соком луковицы и с хрустом стал жевать.

– – И рыбки, рыбки сразу, это мне китаец принес, они ее там как-то маринуют по-своему.

– Угу… – ответил Александр, не открывая набитого рта, пережевывая лук вместе с рыбой, из которой обильно, как из губки, выделялась и вовсе уж какого– то невообразимо восхитительного вкуса жидкость.

– Ну вот… и ты понимаешь, с этой ладошкой – такая херня… Ведь вроде на самом деле что-то… ну, короче, даже если одна, то все равно… хлопок… Нет, ну не могу сказать. Так вроде чего-то в мозгах крутится постоянно… а вот, чтобы сказать – полная жопа. Может, он меня сглазил? Или еще как попортил, по– своему? Ведь не поверишь, ночами просыпаюсь. И все – про ладошку. А? Чего делать-то? Я вот тебя первый раз вижу, а смотри… опять про нее.

– Нормально.

– Думаешь?

– Точно. Не переживай.

– Нет, ну а как? Я же про нее постоянно думаю.