– Давайте! – Катон шагнул ближе.
Со смесью стыда и облегчения я передал ему ключ. Он приблизился к одному из деревянных настилов, водрузил на него колено и без всякого усилия подогнал ключ по размеру. Я навис над ним с прямо-таки непристойным интересом. Но в этот момент надежды мои разбились в прах. Сделав резкое движение плечами, которое неким образом умудрилось выразить все то презрение, которое он не в состоянии был выразить лицом, он поднялся и указал на ключ.
– Давайте! – повторил он.
А имел он в виду следующее: «Давай берись за дело! Да, ты, пес паршивый, ты! Как ты смеешь быть владельцем „экспенсо“?»
Вслух же он произнес:
– Возьмите вон там в углу масло и смажьте.
А когда я отошел за маслом, он явил миру всю полноту немыслимого коварства – причем сделал это настолько тонко, насколько это под силу лишь людям, напрочь лишенным утонченности; он нанес мне удар столь сокрушительный, что, когда Зельда потом, полчаса спустя, поведала мне об этом, в голове у меня все закружилось и мир стал черным, как смерть. Негодяй подошел к Зельде – его свежепродемонстрированное превосходство надо мной вынуждало ее к вежливости – и, сбив ее с толку несколькими незначащими замечаниями, заявил:
– Очень жаль, что такой красивой девушке позволяют вот так одеваться.
Он смотрел на ее брючки. В голосе его звучали полвека провинциализма; то был обычный нигилизм белых бедняков – который тем не менее переполнил меня беспомощным и бессловесным гневом. Впрочем, невозмутимость Зельды перед лицом подобного обвинения его, видимо, обескуражила. Он слишком уж понадеялся на свое моральное превосходство надо мной; словом, больше он ее не трогал. А если бы тронул, полагаю, его ждала бы та же судьба, что и двух старых клуш из Кларксвиля.
В конце концов мы выбрались из мастерской. Колесо больше не «отваливалось изнутри»; шумы прекратились, в машине царил безмятежный покой. Доверившись доктору Джонсу, мы покатили к югу через Северную Каролину. Достигли Дарэма, где зарядил дождь, – по этой причине мы забыли отпраздновать тот факт, что оставили за спиной шестьсот миль и были на полпути к Монтгомери. Мы съели великолепный арбуз, и это несколько подняло нам настроение – однако никак не удавалось полностью отрешиться от того факта, что, пока на Зельде были ее брючки, местные мужланы взирали на нас с холодным неодобрительным превосходством – мол, «чудаки» какие-то. Мы находились в Каролине, но отказывались вести себя как добропорядочные каролинцы.
После Дарэма снова вышло солнце и всей своей силой обрушилось на худшие дороги в мире. Вот только здесь это были лучшие дороги, в чем нас дружно заверили доктор Джонс и долговязый желтокожий негр с зелеными глазами, встреченный между Дарэмом и Гринсборо. В таком случае на других дорогах, видимо, стояли надолбы, обмотанные колючей проволокой. Представьте себе бесконечный каменистый овраг, то и дело дыбящийся непреодолимыми всхолмиями с уклоном в шестьдесят градусов, дно которого покрыто серой жижей глубиной от дюйма до фута, перемешанной с липкой глиной, по консистенции напоминающей холодную сметану, а по приставучести – самый крепкий клей; если вам приходилось водить санитарную машину по разбомбленным дорогам Франции и вы в состоянии представить себе все изъяны, какие можно встретить на этих дорогах на протяжении сорока миль, тогда вы в силах составить некоторое представление о дорогах северной части штата Северная Каролина.
Мы с необоримым упорством дергали влево и дергали вправо, а случалось, что и в обоих направлениях сразу; мы с воем всползали вверх и бесшабашно ухали вниз. Мы преодолевали участки, на которые нормальный хозяин не пустил бы и молодой танк. Через некоторое время нам стали попадаться и другие путешественники – дряхлые колымаги по брюхо в грязи, увязшие настолько, что видны были только глаза водителя; колымаги, ехавшие по колеям глубоким, как могилы, и широким, как пешеходные тропы; и самое трагическое – пузыри на тех местах, где колымаги только что полностью и навечно ушли под воду вместе со своими бесстрашными экипажами.
– Как там впереди, лучше? – неизменно орали нам водители – вернее, те, у кого рты еще оставались над поверхностью; я неизменно отвечал: «Хуже!»
И был не прав, потому что чем дальше мы забирались, тем хуже становилась дорога. Впервые в жизни я ощутил некоторую гордость за Самоходную Развалюху. Да, она отличалась некоторой непредсказуемостью, однако обладала широкоплечей устойчивостью и несокрушимым стоицизмом перед лицом любого материального препятствия. Она преодолевала пропасти и пересекала мутные потоки, которые оказались бы не по силам более мелкому и легкому автомобилю.
Поводов для радостных предвкушений у нас, строго говоря, не осталось. Образ персиков и печенья поблек; перспектива «сделать сюрприз родителям» уже была умучена в разговорах до медленной смерти; саквояжи наши распирало грязное белье, а также грязь восьми штатов и одного округа. А кроме того, у нас заканчивались деньги.
Строго говоря, у нас еще оставалось двадцать пять долларов и горстка бурых и серебряных монеток. Отправляя в вашингтонский банк распоряжение, я с неоправданным оптимизмом затребовал, чтобы перевод нам выслали не в северно-каролинский Гринсборо – а к нему-то мы как раз и приближались, – но в южно-каролинский Гринвиль, до которого было еще двести миль ходу.
В сумерках мы прибыли в Гринсборо, который имел предложить нам отель «О. Генри», претенциозное заведение, при виде которого Зельда все же накинула юбку поверх брючек. На сей раз я дал механику указание не осматривать Самоходную Развалюху – ни в коем случае, вообще не смотреть на нее с близкого расстояния. Ведь, если в ней что-то и оказалось бы не так, платить за починку нам все равно было нечем. Так что мы предпочли оставаться в неведении. После этого приняли ванну – вода была красноватого цвета, благодаря чему в ванне образовался приятный буроватый налет, – и плотно поужинали. На ужин, плюс чаевые, ушло четыре с половиной доллара из нашего запаса, но мы так устали, что нам уже было все равно.
Часть третья
VIII
Гринвиль или голод! Самоходная Развалюха глянула на нас с упреком в фарах, как будто понимала, что ее надули, лишив привычного врачебного осмотра. Мы объяснили ей, что счета за наш и ее постой, за масло и бензин, за наш завтрак, плюс чаевые негру оставили нас всего с шестью долларами и тридцатью центами в кармане.
ebooksa