– Они живут здесь. Им не приходит в голову хватать нас за яйца в Париже. А мы повадились приезжать сюда из года в год, и не то что за яйца хватаем, а трахаем во все дырки. Нет бы делать это с необходимой деликатностью…
– Ты случайно не на их стороне?
– Не записывай меня в революционеры. Одно дело – понять их, и совсем другое – быть на их стороне. Ни того ни другого мне нельзя приписать. Я корыстный человек и думаю о том, как сохранить кормушку. Не знаю, что будет дальше, но пока гонки этого года не закончились, самое лучшее, что мы можем сделать, – не заниматься демагогией, а начать искать выход из положения.
– Есть какая-нибудь идея?
– Пока нет.
– Хорошо, – кивнул Алекс Фаусетт, взял карандаш и провел вертикальную линию на чистом листе бумаги. – В итоге получается, что мы столкнулись с двумя проблемами. – Он поставил крест на левой стороне листа. – У нас шестеро заложников, которых мы не можем освободить, так как туарег требует то, что находится за пределами наших возможностей. Другая проблема, – Алекс поставил жирный восклицательный знак с правой стороны, – угроза срыва соревнований в этом году, а в перспективе и навсегда. – Он постучал карандашом по листу. – Думаю, ты согласишься, что нам не следует распылять силы. Мы должны сосредоточиться на том, что действительно важно.
– Не понял… Вы предлагаете бросить этих несчастных на произвол судьбы? – спросил египтянин.
– Да, мне их жаль, но они сами выбрали свою судьбу в тот момент, когда захотели принять участие в ралли. Мы никогда не скрывали степень опасности. Места здесь дикие, тебя может ужалить скорпион или укусить змея, ты можешь увязнуть в песке и погибнуть без помощи или тебя могут похитить бандиты. Мы никогда никого не обманывали, но участников ралли опасность, наоборот, привлекает.
– Ты всегда был циником… – весело заключил Ив Клос. – И, без сомнения, ты самый наглый из всех, кого я знаю. Уж прости за прямоту.
– Если бы я не был циником, то сидел бы в своем задрипаном банке. И имей в виду, что линия, разделяющая цинизм и лицемерие, намного толще, чем может показаться.
– Интересно, интересно…
– Будь я лицемером, я бы со слезой в голосе говорил, что меня волнует будущее шестерых придурков, которых я, скорее всего, никогда не видел. А как циник и честный человек я говорю, что на карту поставлено будущее организации, которой я отдал немало сил и которая является очень важной частью моей жизни. Я уж молчу о том, что задержание Милошевича с целью передачи его тому, кто намерен отрубить ему руку, возможно, довело бы меня до тюрьмы… – Фаусетт резким движением переломил карандаш на две части. – Давай уж будем заниматься тем, чем мы должны заниматься! А что касается похищения, пусть этим занимаются местные власти.
– Местные власти! – возмутился Ахмед Хабах. – Да они ничем не занимаются, и если что умеют, так только деньги считать.
– А нам-то что до этого? – пожал плечами Фаусетт. – Известная максима – власть развращает. Мы им платим, чтобы они нас прикрывали, и платим хорошо. Просто напомним, что неплохо было бы заняться своими непосредственными обязанностями, а мы займемся своими, иначе…
– Послушай, пусть Нене Дюпре попробует разобраться с этим дерьмом, – перебил его француз. – Он человек надежный и, похоже, установил отношения с туарегом.
Фаусетт на несколько мгновений задумался, бросил в корзину половинки карандаша и кивнул:
– Согласен! Выделим ему деньги, но при условии, чтобы часть была потрачена на поиски способа, как нам избежать войны с соплеменниками Хайяха… Так что за работу! – Он бросил взгляд на Ахмеда Хабаха. – Насколько велика территория, которая находится под влиянием этих проклятых туарегов?
– По меньшей мере, до границы с Ливией.
– Не пугай!
– Я не в том расположении духа, чтобы пугать.