— Нормативы, да? — спросила она. — Похоже, в наши дни кругом нормативы. На одну смену приходится так много ярдов пола.
Она сунула швабру в механическую отжималку и сильно дернула рычаг.
— Мой папа говаривал: «Жизнь — это перечетная дощечка, где колышек никогда не остается на месте».
Я одарила ее легкой заговорщицкой улыбкой — чтобы не дискредитировать девочек-скаутов и одновременно дать понять, что я тоже не вчера родилась.
— Ладно, удачи, — наконец сказала она, и я в ответ щелкнула каблуками и изобразила салют.
В конце коридора на последней двери слева кнопкой была приколота отвратительного вида желтая карточка: «Карантин. Не входить».
Я нашла Коллингсвуд.
Но место под табличку пустовало: имени пациента не было.
Я толкнула дверь.
Палата была такой же пустой, как лазарет в мисс Бодикот.
Коллингсвуд снова исчезла.
Я предусмотрительно проверила туалет.
Тоже пусто. Где она? Что они с ней сделали?
Я думала, что же делать дальше, когда услышала голоса в коридоре, приближающиеся с каждой секундой. В качестве меры предосторожности я нырнула в туалет и прикрыла за собой дверь, оставив узкую щель.
В палату вошли два человека: санитарки, предположила я, судя по их словам.
— Думаю, надо сжечь постельное белье, — сказала одна. — И матрас.
Я в ужасе сжалась. Что случилось с Коллингсвуд?
— Не стоит, — отозвалась вторая. — Мы это больше не делаем. Дезинфекция обходится дешевле. Экономия превыше всего. Матрасы стоят денег. Простыни и полотенца тоже. Лучше проверь ванную. Я уже попросила Джильду вымыть ее. Бог знает, что…
Я подтянула дверь, плотно закрывая ее, и уселась на стульчак.
Как раз вовремя. Дверь распахнулась, и появилась средних лет женщина в белом, ее лицо застыло, челюсть отвисла.