Вот и взяли их. Почти тихо. Без единого выстрела. И даже относительно целых.
Наручников у нас с собой не было. Да и баловство это. Не нужны они пластуну, у которого есть добрая веревка.
Так и доставили мы кулацких недобитков, связанных и стреноженных, как лошади, в областное Управление…
Глава 20
Бандитов поместили в нашу внутреннюю тюрьму. И я неоднократно лично беседовал с ними.
Меня больше всего интересовали не доказательства их преступных деяний – их хватало. Мне важно было, что они натворили в других регионах. И, главное, есть ли у них связи и контакты с единомышленниками. Ведь не исключено, что они входят в антисоветскую организацию или большую кулацкую шайку.
Длинный, нескладный и совсем молодой Нестор Иванов просил прощения, будто перешел улицу на красный сигнал светофора. А еще норовил бухнуться на колени.
Аким Плетнев был овощ другого засола. Приводили его на допрос в наручниках, потому что в первую же встречу он кинулся на ведущего дело оперативника с кулаками. Теперь рядом с ним всегда маячил конвоир таких угрожающих размеров, что даже сам Аким блек в сравнении с ним. Конвоир смотрел на подопечного со снисходительным превосходством силы – мол, и не таких ломали, только дернись.
Выглядел Аким страшно. Щетинистый, с безумными злыми глазами. С распухшей физиономией, весь в синяках – это его учили хорошим манерам после нападения на оперативника. Он брызгал злобой. И говорил, говорил, говорил, будто решил выговориться на сто лет вперед.
С яростным отчаяньем вещал о том, как он всех ненавидит. Грязными словами хаял продразверстку, колхозы, чекистов, уполномоченных и прочее, прочее, прочее. Но главное – исходил ядом на «голодранцев краснопузых, вообразивших себя хозяевами русской земли».
Задвигал он последовательно свою нехитрую идеологию, что без хозяина деревне никуда. И что беднота все погубит. Мол, это где же видано в мире, чтобы холопы верх взяли! Вот здесь, в кулаке, они должны быть! Чтобы работали в голодный год за похлебку!
– Да еще сапоги чтобы нам целовали, потому что за наш счет живут и нашей милостью! – орал он. – Мы справные. А они бездельники. А бездельнику без справного не выжить. Колхозы твои эти. У голодранцев ничего не получится!
– Это почему? – спрашивал я.
– Потому что голодранцы. Сколько народу в большой голод полегло? Люди друг друга жрали! Вот они, ваши колхозы. И еще больше поляжет! Вы без справного крестьянина все с голоду сдохнете, большевички!
При этом его лицо покрывалось красными пятнами.
Мог бы я с ним поспорить о причинах голода. Сказать, что при царе-батюшке он вообще был нормой жизни, а средства на поволжских голодающих разворовывались царскими чиновниками и «благотворителями», деньги в Париже прогуливались, а люди мерли сотнями тысяч. Что был в 1932–1933 годах страшный неурожай в еще не очухавшейся после Гражданской войны стране. И что виноваты и совбюрократы, ради плана выметавшие все подчистую. И крестьяне, прятавшие зерно, которое потом все равно сгнивало. И недобитые кулаки и вредители, принимавшие в этом безобразии самое активное участие. И троцкистское подполье приложилось. Страшная трагедия была, да. Но выводы сделали.
– Как колхозы да МТС в силу вошли, так голодных годов и не стало. И мироедов, как вы, почти не осталось, – усмехнулся я.
– А должен голод быть! Должен! Так испокон веков повелось! А ваше колхозное начальство – это баре похуже любого хозяина!
Интересно, даже какие-то теоретические обоснования измышляет Аким своим хитрым, но узким умишком. И довольно бойко излагает, так что иногда даже заслушаешься.
Вот что забавно. Боролся я в Туркестане с басмачами. Свирепыми, режущими головы. И пришел к выводу: что бай, что кулак – по сути одно и то же. В основе их позиции и морали лежит: «Мое! За свое убью! Не трожь! И больше, больше давай!» И маниакальное стремление опутать всех вокруг долгами, расписками, обязательствами, чтобы это «мое» росло, а «их, чужое» – уменьшалось. За это готовы они убивать всех, кто встанет на пути. Только у кулака обрез и нож. У басмача – винтовка «Бур» от благодарных англичан да доставшаяся от деда острая сабля.