Ход за Черным. Незнакомец сидит спокойно, вертя в пальцах сигарету. Сейчас он думает немного дольше, может, на одну, может, на две минуты дольше обычного. Воцаряется полная тишина. Никто из окружающих не решается произнести ни слова, не решается даже взглянуть на доску, все взгляды устремлены на молодого человека, на его руки и его бледное лицо. Кажется, что в уголках его губ уже змеится торжествующая улыбка. Едва заметное трепетанье ноздрей предвещает великие решения. Каким будет очередной ход? Какой сокрушительный удар готовит маэстро? Сигарета замирает в пальцах, незнакомец наклоняется вперед (дюжина взглядов провожает его руку: сейчас он сделает свой ход, сейчас он сделает свой ход!) и передвигает пешку с g7 (кто бы мог подумать!)… пешку с g7 на… g6!
Наступает секунда абсолютной тишины. Даже старый Жан на момент перестает дрожать и ерзать. Публика готова разразиться аплодисментами! Зрители переводят дух, толкают соседа локтем в бок, видал? Ну и рисковый же парень! Ça alors! Вот это да! Оставляет ферзя ферзем и просто ходит пешкой на g6! Теперь, конечно, поле g7 свободно для его слона, ясное дело, через ход он объявит шах, и тогда… И тогда?.. Что тогда? Ну да – тогда… тогда, во всяком случае, с Жаном будет в ближайшее время покончено. Вы только поглядите, как он уже сейчас напрягся и задумался!
И в самом деле, Жан думает. Думает целую вечность. Тянет резину. Иногда рука его вздрагивает – и снова отдергивается назад. Ну давай же, мужик. Ходи, наконец, Жан. Нам не терпится поглядеть на ответный ход мастера!
Наконец, после пятиминутного раздумья, когда зрители уже шаркают ногами от нетерпенья, Жан решается сделать ход. Он атакует ферзя. Он атакует черного ферзя пешкой. Оттягивает свой разгром. Как это по-детски. Черному нужно всего-то отвести ферзя на два поля, и все останется по-старому. Тебе каюк, Жан! Ты больше ни до чего не додумаешься, тебе конец…
Потому что Черный уже двигает – видишь, Жан, ему не нужно долго думать, теперь последует ответный удар! – Черный уже двигает… – и тут на какой-то момент все застывают, потому что Черный, вопреки всякому здравому смыслу, двигает не ферзя, чтобы увернуться от смешных наскоков пешки, а – следуя своему стратегическому плану – идет слоном на g7.
Они ошарашены. Все как бы из почтения отступают на шаг и ошарашенно глядят на него. Он жертвует ферзя и ставит слона на g7! И делает это совершенно сознательно, спокойно и обдуманно, ни один мускул не дрогнул на этом бледном, вдохновенном и прекрасном лице. У них навертываются на глаза слезы, теплая волна захлестывает сердце. Он играет так, как хотели бы, но никогда не решились бы играть они. Они не постигают, почему он играет так, как играет, да это и не важно, они смутно догадываются, что в его игре есть самоубийственный риск. И все-таки они хотели бы уметь играть, как он: великолепно и победительно, с наполеоновским размахом. Не так, как Жан, чью трусливую неуверенную игру они легко постигают, ведь и сами они играют так же, только чуть похуже; игра Жана рассудочна. Он играет как положено, по всем правилам, раздражающе блекло. А Черный каждым своим ходом творит чудеса. Он жертвует ферзем лишь для того, чтобы провести слона на g7, – когда еще увидишь такое? Они глубоко растроганы этим подвигом. Теперь он может играть как хочет, они не пропустят ни единого хода, они останутся с ним до конца, блистательного или горького. Теперь он их герой, и они любят его.
И даже у Жана, трезвого игрока, дрожит рука, когда он бьет ферзя пешкой. Чуть ли не робея перед блистательным героем, он тихо извиняется за свой вынужденный неблаговидный поступок: «Ну, если вы мне ее отдаете, сударь, придется мне… придется мне…» – и бросает умоляющий взгляд на своего противника. Тот сидит с непроницаемым лицом и не отвечает. И старик, раздавленный, растоптанный, наносит удар.
Через минуту черный слон объявляет шах. Шах белому королю! Растроганность зрителей переходит в восторг. Все уже забыли о потере ферзя. Все мужчины, как один, болеют за молодого смельчака и его слона. И они сыграли бы точно так же! Точно так же и не иначе! Шах! Хотя хладнокровный анализ ситуации, возможно, обнаружил бы, что у белых есть много возможностей для защиты, но это никого больше не интересует. Они больше не желают трезво анализировать, теперь они хотят видеть только блестящие подвиги, гениальные атаки и мощные марш-броски, которые уничтожат противника. Игра – эта игра – имеет для них только один смысл и один интерес: они хотят видеть победу молодого незнакомца, хотят видеть старого матадора поверженным в прах.
Жан колеблется и размышляет. Он знает, что никто не поставит на него ни единого су. Но не знает почему. Он не понимает, что остальные – тоже опытные игроки – не замечают, насколько сильна и надежна его позиция. К тому же у него несомненный перевес: три пешки и ферзь. Как они могут думать, что он проиграет? Он не может проиграть! Или все-таки может? Неужто он ошибается? Может, прошляпил что-то? Неужто остальные видят больше, чем он? Он начинает нервничать. Может, он не заметил ловушки, в которую угодит очередным ходом? Где ловушка? Ее нужно избежать. Нужно вывернуться. Во всяком случае он продаст свою шкуру как можно дороже…
И еще более трусливо цепляясь за правила искусства, еще осторожнее, еще осмотрительнее Жан взвешивает и просчитывает варианты, пока не решается увести коня и поставить его между королем и слоном, так что черный слон оказывается под ударом белого ферзя.
Ответный ход черных следует без промедления. Черные не прерывают застопоренной атаки, а подводят подкрепление: их конь прикрывает теснимого слона. Публика ликует. И теперь следует обмен ударами: белые приводят на помощь слона, черные бросают вперед ладью, белые выводят второго коня, черные – вторую ладью. Обе стороны собирают силы вокруг поля, на котором стоит черный слон, это поле, на котором черный слон все равно ничего не смог бы предпринять, становится почему-то центром битвы – так угодно черным. И каждый ход развивающих атаку черных и вывод нового слона теперь совершенно открыто и громогласно приветствуется публикой, и каждый ход, которым белые ведут вынужденную защиту, встречается нескрываемым ропотом. А затем черные, снова вопреки всем правилам искусства, начинают каскад убийственных разменов. Такое упорное продолжение резни – говорится в учебнике – вряд ли даст преимущество уступающему в живой силе игроку. И все-таки черные начинают размен, исторгая у публики вопль восхищения. Она еще никогда не переживала такого побоища. Черный беспощадно косит все, что оказывается в пределах досягаемости, пренебрегает собственными потерями, одна за другой гибнут пешки, под восторженные аплодисменты компетентной публики летят кони, ладьи и слоны…
После семи-восьми ходов и встречных ходов поле битвы пустеет. Итог сражения выглядит разгромным для Черного. У него осталось три фигуры, а именно король, ладья и одна-единственная пешка. Белые же спасли из Армагеддона не только короля и ладью, но и своего ферзя и четыре пешки. Для каждого понимающего наблюдателя этой картины не может быть больше никакого сомнения, кто выиграет партию. И в самом деле… сомнения нет. Ибо – судя по боевому пылу возбужденных зрителей, по их разгоряченным физиономиям, – они, несмотря на разгром, убеждены в победе своего человека. Они все еще готовы поставить на него любую сумму и в бешенстве отвергнуть даже намек на возможное поражение.
А молодой человек, похоже, нисколько не впечатлен катастрофическим положением. Ход за ним. Он спокойно берет свою ладью и перемещает ее направо на одно поле. И снова компания замирает. И у взрослых мужчин выступают на глазах слезы преданности этому гению. Вот так же окончилась битва под Ватерлоо, когда император послал в давно проигранный бой свою лейб-гвардию. Черный бросается в последнюю атаку со своим последним офицером!
Дело в том, что белый король стоит на первой линии на g1, а перед ним на второй линии – три пешки, так что король оказался бы зажатым и подвергся смертельной угрозе, если бы Черному удалось, как он, очевидно, и намеревается поступить, прорваться следующим ходом ладьи на первую линию.
Но эта возможность поставить противнику шах и мат, самая известная и самая банальная, так и хочется сказать, самая детская из всех возможностей, может привести к успеху только при условии, что противник не заметит очевидной опасности и не примет встречных мер, из коих самая эффективная заключается в том, чтобы открыть ряд пешек и дать королю свободу перемещения; пытаться же поставить мат опытному игроку, и даже продвинутому новичку, с помощью этого игрушечного трюка по меньшей мере легкомысленно. И все же захваченная зрелищем публика восхищается геройским ходом, словно видит его в первый раз. В безграничном своем изумлении они важно качают головами. Они, конечно, знают, что теперь белые должны совершить капитальную ошибку, чтобы Черный добился успеха. Но они в это верят. Они действительно верят в то, что Жан, местный матадор, который побил их всех, который никогда не позволяет себе ни малейшей слабости, что Жан совершит такую детскую ошибку. Более того: они надеются. Уповают. Они жарко молятся в сердце своем, чтобы Жан совершил эту ошибку…
А Жан размышляет. Задумчиво качает головой, взвешивает, сопоставляет шансы, он всегда такой, всегда тянет… Наконец его дрожащая, заляпанная пигментными пятнами рука протягивается, берет стоящую на g2 пешку и переносит ее на g3.
Часы на башне Сан-Сюльпис бьют восемь. Остальные шахматисты Люксембургского сада давно разошлись, аттракционы закрылись. Только в центре павильона вокруг двух игроков еще толпится группа зрителей. С тупым изумлением они пялятся на шахматную доску, где маленькая белая пешка припечатала поражение черного короля. И они все еще не желают верить своим глазам. Они отводят коровьи взгляды от позорной картины разгрома, от бледного, вдохновенного и прекрасного полководца, неподвижно сидящего на садовом стуле. «Ты не проиграл, – читается в этих коровьих взглядах, – сейчас ты совершишь чудо. Ты с самого начала предвидел это положение, ведь ты же сам его создал. Сейчас ты уничтожишь противника. Мы не знаем, как ты это сделаешь, откуда нам знать, мы простые шахматисты, мы вообще ничего не знаем. Но ты, ты волшебник, ты умеешь творить чудеса и сотворишь чудо. Не разочаровывай нас! Мы в тебя верим. Сотвори чудо, кудесник, сотвори чудо и победи!»
Молодой человек просто сидел и молчал. Потом большим пальцем просунул кончик сигареты между указательным и средним пальцем и сунул ее в рот. Прикурил, затянулся, выпустил дым над шахматной доской, погрузил руку в дым, взмахнул ею над черным королем и опрокинул фигуру.
Это в высшей степени вульгарный и дурной жест, когда в знак собственного поражения опрокидывают короля. Это все равно что задним числом разрушить всю игру. И опрокинутый король ударяется о доску с отвратительным стуком, который отдается острой болью в сердце каждого шахматиста.
Молодой человек, опрокинув презрительным щелчком короля, поднялся, не удостоив взглядом ни публику, ни противника, и, не попрощавшись, пошел прочь.
ebooksa