Неподвижная земля

Наш город — единственный в мире, полностью живущий на опресненной морской воде… Ровными линиями лежат улицы, выстроились белокаменные дома, слегка гнутся под ветром тополя на бульварах. Нет здесь горбатых улочек, бараков… Оазис в пустыне…»

Конечно, жизнь не ограничивалась тоннами добытой нефти и кубометрами газа.

Шевченковские жители радовались, читая в своей газете сообщения о том, как идет строительство телецентра, запасались заранее телевизорами и в один прекрасный вечер устроились у экранов, и это как-то сразу приблизило Большую землю. (Один товарищ, ведающий набором рабочей силы, попросту — вербовщик, рассказывал мне, что, когда ему приходится вести разговоры с людьми о работе в далеких краях, одним из первых задают вопрос, есть ли там телевизоры.)

Наверное, не одна шевченковская хозяйка обратила внимание на заметку и одобрила, что в городе открыта новая швейная мастерская, а в химчистку вещи можно теперь сдавать, вызвав приемщика на дом.

А средний возраст жителя — 26 лет, и нет ничего удивительного, что за одиннадцать месяцев в загсе было зарегистрировано 700 браков.

Возмущение у всех вызвал случай, который приводил в своей статье прокурор. Он писал о фактах нарушения общественного порядка. Попустительство нарушителям, полная бесконтрольность в одном из общежитий привели к тому, что в пьяной драке был убит человек; убийцу приговорили к расстрелу — никаких смягчающих обстоятельств суд не нашел.

В небольшой заметке газета поздравляла земляка. Исторе Уразаков родился на Мангышлаке в местечке Тушибек. Он был одним из первых выпускников Казахского медицинского института. Ему исполнилось шестьдесят лет, и эта дата совпала с другим большим событием в его жизни: он защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора наук. Он живет в Алма-Ате, но не забывает свой родной край…

Я не успел познакомиться с учителем Рамазаном Кабыловым, но, узнав о нем, не мог не подумать, что все эти перемены — и чисто внешние, и более глубинные, касающиеся людских судеб, — произошли у него на глазах. В предвоенном 1940 году на Мангышлак он добирался из Гурьева на верблюдах и, покачиваясь наверху под неторопливую верблюжью походку, с опаской думал: а как его встретят?..

На окраине нынешнего Шевченко находится рабочий поселок Умирзак. А тогда там стояли юрты совхозных животноводов. В ауле навстречу вышли не только дети и женщины, но и старики. Старики не посчитали зазорным оказать уважение приехавшему, хоть он и был совсем еще молодым человеком. Рамазан понимал — не ему почет, а  у ч и т е л ю.

Днем он вел занятия с ребятами, а по вечерам их родители становились послушными учениками. Занимался он и в совхозной школе, и в школе, которая открылась в экспедиции геологоразведчиков. Учебными классами были то вековечная юрта, то землянка… А щитовой барак казался уже верхом благоустроенности.

Во втором часу ночи я вышел покурить на балкон.

С моря поднимался густой туман, даже не было видно сигнального огня на берегу, который подмигивал мне все эти дни.

А утром, как мы и договорились накануне, за мной заехал Владимир Иванович Авилов, тогдашний заместитель начальника «Мангышлакнефти» по бурению. Он собирался на промысла в Жетыбай и Новый Узень. Предстояла реорганизация — буровые тресты преобразовывались в управления буровых работ, сокращенно — УБР. (Местные остряки постарались расшифровать буквы: «Угробим буровые работы — угробим, будем разбираться».)

Черное асфальтовое шоссе надвое разрезало желтизну песчаной пустыни, и песок, подгоняемый ветром, стекал с гладкого асфальта. Впадина Карагиё, известная по всем учебникам географии, тянется примерно на десять километров, и машина сперва ныряет вниз, и еще немного взбирается, и снова — вниз, и даже закладывает уши, как будто самолет идет на посадку.

Справа во впадине — вдали — тускло мерцали на солнце высохшие солончаки. Владимир Иванович сказал — они тут однажды подвозили старика казаха, из местных, и тот вспоминал: раньше эти соры были не соры, а — озера. Нетрудно понять, почему они высохли. Ведь даже на памяти этого аксакала уровень Каспия понизился почти на три метра, и море по внутренним расселинам и протокам перестало подпитывать водоемы, расположенные примерно в шестидесяти километрах от берега. Старик еще говорил — в озерах тогда водилась рыба. Туда проникали мальки — из особо любопытных, и вырастали здесь, и уже не могли вернуться.

В этой же впадине стояло несколько юрт — там жили родственники нынешних мангышлакских нефтяников. Жили, содержали скот. Ведь местным людям на Мангышлаке без верблюда так же нельзя, как в средней полосе России без коровы.

По дороге в машине я интересовался условиями, в каких тут приходится бурить, и Авилов, не совсем понимая, к чему мне все эти тонкости, тем не менее подробно рассказывал: пластовое давление на Мангышлаке не очень высокое, это позволяет пробуривать скважины без особых происшествий… (Особыми происшествиями в бурении можно назвать случаи, когда это самое пластовое давление, не сдержанное вовремя, легко вышвыривает в воздух многотонные трубы, а то, если не успевают перекрыть фонтан, нефтяной или газовый, вспыхивают пожары, иной раз их тушат долгие месяцы.) Так вот, без особых происшествий… Но выигрыш в одном оборачивается известными неудобствами в эксплуатации: даже на некоторых совсем новых скважинах качалки приходится ставить с первых дней.

Качалки и сейчас отбивали мерные поклоны по обе стороны дороги, словно упрашивали нефть подняться на поверхность. Высокий уровень механизации нефтедобычи, как говорят нефтяники, сказывался в том, что на промыслах почти не было видно людей. А в стороне бродили верблюды. Они настолько привыкли считать себя хозяевами этих мест, что уже нисколько не пугались — ни безостановочных взмахов головастых качалок, ни проносящихся по шоссе многих автомашин.

Разговор о проходке скважин в здешних условиях продолжался у меня и в Старом Узене, когда я встретился там с буровым мастером Газизом Абдыразаковым, одним из пионеров освоения нефтяного Мангышлака.

Это был рослый, плечистый — ну, парень не скажешь, потому что Газиз родился в 1932 году. При этом стаж в бурении у него достаточно веский — почти четверть века.