Токе пил чай, слушал и кивал. Когда Белышев на минуту остановился, чтобы перевести дух, проводник еще раз кивнул и основательно, как всегда, сказал:
— Сытары чалабек — умны чалабек…
— Да? — переспросил он. — Тогда и я, может быть, с годами поумнею и буду сидеть дома, рядом с молодой женой, а не таскаться там, где верблюд ногу сломит.
Об этом разговоре Белышев написал Вале. И еще о том, как Токе ошарашил его вопросом: этот уважаемый молла[9], которого он то ругает, то хвалит, — не узбек пи? «Почему узбек?..» — «А ты зовешь — ака…» Надо будет рассказать ученому старцу, как просто и понятно его перекрестили на восточный лад: ака-демик, Демик-ака…
Но он ничего не писал Вале о том, что по утрам, после вечерних писем, чувствует себя разбитым и стоит невероятных усилий подняться и идти на буровую. Желонить начальнику партии приходится наравне со всеми. Четыре месяца — вечность для разлуки, а для серьезных полевых исследований не очень долгий срок, и надо успеть как можно больше, раз уж начал играть в эту игру.
Запомнилась фраза в одном из тех потерявшихся писем: «Я же хочу, чтобы одна моя знакомая женщина могла гордиться мужем и хвастаться им перед подругами».
И еще не писал, чтобы ее не тревожить понапрасну до встречи, об одном случае. В Гурьеве, откуда начинался их путь, заместитель начальника ОГПУ сказал ему:
— Так, жолдас[10] Белышев… Нефть будешь искать. Это хорошо. Но охрану я тебе дать не могу. А басмач — басмач еще ходит в песках. Это плохо. Карабин у тебя есть. У бурмастера есть. Два карабина — что сделают, если тебе встретятся люди Ташбая?
— Ну, хоть умереть в перестрелке… — ответил он, не задумываясь.
— Все умрут — кто нашу нефть будет искать? — строго перебил его замнач. — Охраны не будет. Два карабина — мало… Но пойдет с тобой один старик… Проводник, верблюдчик. Тогызак. Тогызак-ага, Токе…
— Он что же — надежнее карабина?
— Ты не улыбайся, молодой жолдас. Твоя дорога все равно мимо Форта не пройдет. Там найдешь Токе. Я дам тебе записку к нашему уполномоченному, он поведет тебя к старику. Старику зарплату плати, как у вас полагается. Понял?
Замнач больше ничего не пожелал объяснить Белышеву. Но когда они на старом пароходике пришлепали в Форт, там уполномоченный, не такой важный, как его гурьевское начальство, оказался и более щедрым на информацию, как сказали бы теперь.
У Токе был младший сын, самый любимый, — и поддался на уговоры, ушел к Ташбаю в пески. Вскоре его поймали и судили. Парень ничего страшного сделать не успел, и — из уважения к старику — его отпустили, условный дали приговор. Токе не посчитал за грех поездом съездить в Кзыл-Орду, оставил сына у нагаши[11]. А сам Токе из такого почитаемого рода, что если в песках встретятся им люди Ташбая, то одного слова будет достаточно, чтобы они ушли с миром. Даже если сам Ташбай велит зарезать пленников и будет на этом настаивать.
Белышеву стало очень неуютно, но он постарался ничем это не показать.
Под конец уполномоченный потребовал — ни словом, ни взглядом не давать понять, что Белышеву известно про старика… И пусть все идет как идет, и ни один волос не упадет с головы молодого жолдаса. Какой есть, таким и вернется к себе домой. А найдет в песках нефть — это все равно, как раньше джигит пригонял из набега табун в тысячу коней, и жена его еще крепче любила за храбрость и удальство.
Белышев выдерживал условие и никогда не заговаривал с Токе о его детях, о младшем сыне… И сам Токе — о чем угодно заводил речь, но только не о своей семье.
Как-то вечером — это было задолго до перекочевки в Туйе-Олёр — Белышев написал одно из самых сумасшедших своих писем, потом долго ворочался в спальном мешке. А заснул — как в яму провалился — и поднял голову, когда красное зимнее солнце стояло довольно высоко над холмами.
Он выбрался из мешка, умылся возле двери солоноватой водой, которая плохо мылилась, и вышел. Путь лежал за соседний бархан, где они позавчера начали долбить скважину. По дороге он заметил справа, на плотном зимнем песке, цепочку конских следов. За время похода он привык к своим лошадям, которые шли с их караваном…
Сейчас на песке был след чужого коня.
ebooksa