Невротик должен доказать, что он, как и всякий нормальный человек, может жить разумно. Он должен сделать даже больше, чем нормальный человек: он должен отказаться от львиной доли своего инфантилизма, чего от нормального человека никто не требует.
Пациенты часто пытаются убедить себя – посредством разного рода авантюр, – что можно продолжать жить инфантильно. Было бы большой ошибкой со стороны аналитика пытаться их удержать. Есть опыт, через который человек обязан пройти и которому нет замены. Такие переживания часто имеют неоценимое значение для больного.
На этой стадии анализа все зависит от того, насколько глубоко аналитик проанализирован сам. Аналитик, который сам питает неосознанные инфантильные желания, никогда не сможет предостеречь от этой опасности пациента. Ни для кого не секрет, что на протяжении всего анализа умные пациенты заглядывают в душу аналитика в надежде найти там подтверждение целительной формулы – или ее опровержение. Совершенно невозможно, даже с помощью самого искусного анализа, помешать больному инстинктивно перенять то, как аналитик подходит к решению жизненных проблем, ибо личность учит нас большему, чем любые книги. Все попытки скрыть свою личность ничего не дают; рано или поздно аналитик встретит пациента, который раскроет его блеф. Аналитик, который с самого начала серьезно относится к своей профессии, сталкивается с неумолимой необходимостью проверить принципы психоанализа и на себе самом. Он будет поражен, как много технических трудностей можно избежать таким образом. Заметьте, я говорю не о начальной стадии анализа, которую можно было бы назвать стадией выявления комплексов, а об этой последней, чрезвычайно сложной стадии, связанной с разрешением переноса.
Многие начинающие смотрят на перенос как на совершенно ненормальное явление, с которым нужно «бороться». Такое воззрение как нельзя более ошибочно. Для начала мы должны рассматривать перенос только как фальсификацию, сексуализированную карикатуру на социальные узы, которые объединяют человеческое общество и создают тесные связи между людьми одинакового склада ума. Эта связь представляется одним из самых ценных социальных факторов, какие только можно себе вообразить, а потому было бы жестокой ошибкой полностью отвергать эти социальные авансы со стороны пациента. Нужно только очистить их от регрессивных компонентов, от инфантильного сексуализма. Когда это удается, перенос становится наилучшим орудием адаптации.
Единственная опасность – и она велика – заключается в том, что непризнанные инфантильные требования аналитика могут отождествляться с параллельными требованиями пациента. Аналитик может избежать этого только в том случае, если подвергнется тщательному анализу у другого аналитика. Так он сможет понять, что значит анализ на самом деле и каково это – испытывать его на своей собственной психике. Любой вдумчивый аналитик сразу увидит, какую большую пользу это может принести и его пациентам. Некоторые аналитики полагают, что вполне могут обойтись самоанализом. Это психология Мюнхгаузена, которая неминуемо ведет в тупик. Они забывают, что одним из важнейших терапевтически эффективных факторов является подчинение себя объективному суждению другого. Что касается нас самих, то мы остаемся слепы, несмотря ни на что и ни на кого. Аналитик, как никто другой, должен отказаться от всякой изоляционистской тактики и аутоэротической мистификации, если, конечно, он искренне хочет помочь своим больным стать социально зрелыми и независимыми личностями.
Кроме того, как и Фрейд, я требую, чтобы психоаналитик сам выполнял свои жизненные обязательства надлежащим образом. Если он этого не делает, ничто не сможет удержать его неиспользованное либидо от автоматического осаждения на пациентов и в конечном итоге фальсификации всего анализа. Незрелые и некомпетентные люди, которые сами невротичны и стоят лишь одной ногой в реальности, обычно не извлекают из анализа ничего, кроме бессмыслицы.
Техника разрешения переноса та же, что и описанная ранее. Особое место, разумеется, занимает вопрос, что делать с либидо, отведенным от личности аналитика. Здесь тоже велика опасность для новичка, ибо он будет склонен подсказывать или давать советы. Для пациента усилия аналитика в этом отношении чрезвычайно удобны, а потому фатальны. В этот важный момент, как и везде в психоанализе, мы должны предоставить пациенту и его импульсам свободу, даже если выбранный путь кажется ложным. Заблуждение – такое же важное условие жизненного прогресса, как и истина.
На этой второй стадии анализа, с ее скрытыми рифами и отмелями, мы многим обязаны интерпретации сновидений. В начале анализа сновидения главным образом помогали нам обнаружить фантазии; здесь они часто служат чрезвычайно ценным руководством для применения либидо. Основополагающие труды Фрейда сильно расширили наши знания относительно детерминации очевидного содержания сновидения историческим материалом и желаниями. Он показал, каким образом сны дают доступ к сублиминальному материалу, в основном воспоминаниям, опустившимся ниже порога сознания. В соответствии со склонностью Фрейда к историческому методу, предложенная им процедура носит преимущественно аналитический характер. Несмотря на то что этот метод, бесспорно, имеет большую ценность, мы не должны придерживаться исключительно этой точки зрения, ибо односторонний исторический взгляд не позволяет в должной мере учесть телеологическое значение сновидений (которое подчеркивал, в частности, Медер).[63] Бессознательное мышление было бы совершенно неадекватно охарактеризовано, если бы мы рассматривали его только с позиций исторических детерминант. Дабы получить полную картину, мы, несомненно, должны рассмотреть также его телеологическое, или проспективное, значение. Если мы проследим историю английского парламента до его первоисточников, мы, несомненно, поймем, как он развивался и почему принял свою нынешнюю форму. Но это ничего не говорит нам о его проспективной функции, то есть о задачах, которые он решает сейчас и должен решать в будущем.
То же самое справедливо и в отношении сновидений, проспективная функция которых ценилась во все времена и всеми народами. Вполне возможно, что в этом мнении есть большая доля истины. Не беря на себя смелость утверждать, что сновидения содержат элемент пророческого предвидения, мы все же можем обнаружить в этом сублиминальном материале комбинации будущих событий. Последние остаются сублиминальными только потому, что еще не достигли той степени ясности, которая позволила бы им стать сознательными. Здесь я имею в виду те смутные предчувствия относительно будущего, которые являются не чем иным, как очень слабыми, сублиминальными комбинациями событий, объективную ценность которых мы еще не в состоянии постичь.
С помощью этих телеологических компонентов сновидения мы разрабатываем будущие тенденции пациента. Если это удается, пациент выходит из полуинфантильных трансферентных отношений и вступает в жизнь, которая была тщательно подготовлена внутри него, которую он сам избрал и которой, после зрелого размышления, он может себя посвятить.
Совершенно очевидно, что психоанализ никогда не сможет использоваться в поликлинической работе. Он должен оставаться в руках тех немногих, кто в силу собственных врожденных просветительских и психологических способностей питает особую склонность и особую любовь к этой профессии. Точно так же, как не каждый врач может стать хорошим хирургом, не каждый способен стать психоаналитиком. Преимущественно психологический характер психоаналитической работы затрудняет монополизацию ее медицинской профессией. Рано или поздно другие отрасли науки овладеют этим методом либо из практических соображений, либо из теоретического интереса. Пока ортодоксальная наука считает психоанализ чистой бессмыслицей, не следует удивляться, если другие дисциплины воспользуются этим материалом раньше представителей медицинской профессии. Это тем более вероятно, ибо психоанализ есть общий метод психологического исследования и эвристический принцип первого ранга в области гуманитарных наук.
Именно цюрихская школа продемонстрировала применимость психоанализа как метода исследования психических расстройств. Психоаналитическое исследование
Вопрос о
9. Случай невроза у ребенка
В этих лекциях мне пришлось ограничиться общим описанием природы психоанализа. Подробный обзор метода и теории потребовал бы обширного клинического материала, изложение которого нанесло бы ущерб более глобальному видению. Однако чтобы дать вам некоторое представление о фактическом процессе психоаналитического лечения, я решил представить довольно краткий анализ одиннадцатилетней девочки. Анализ этот провела моя ассистентка, Мари Мольцер. Предваряю нижеследующие замечания тем, что этот случай ни по длительности, ни по своему развитию не может служить образцом психоаналитического процесса так же, как один человек не может служить образцом всех остальных. Нигде абстракция общезначимых правил не дается с таким трудом, как в психоанализе, а потому лучше воздержаться от общих формулировок. Мы не должны забывать, что, несмотря на огромное единообразие конфликтов и комплексов, каждый случай уникален, как уникален каждый индивид. Каждый случай требует индивидуального интереса аналитика, и в каждом случае ход анализа различен.
Посему, представляя этот случай, я предлагаю вам заглянуть лишь в небольшой фрагмент бесконечно разнообразного мира психики, выказывающего все те кажущиеся причудливыми и произвольными особенности, которыми каприз так называемой случайности наделяет человеческую жизнь. В мои намерения не входит утаивать какие-либо интересные психоаналитические детали, ибо я не хочу произвести впечатление, будто психоанализ является строго формалистическим методом. Научные потребности исследователя побуждают его всегда искать правила и категории, в которых может быть схвачена сама жизнь. Аналитик и наблюдатель, напротив, должны избегать любых формул и оставаться открытыми воздействию живой действительности во всем ее беззаконном изобилии. По этой причине я попытаюсь изложить этот случай со всей присущей ему естественностью. Надеюсь, мне удастся показать вам, что анализ подчас развивается совершенно иначе, чем можно было бы ожидать на основании одних только теоретических предположений.
Пациентка – одиннадцатилетняя смышленая девочка из хорошей семьи.
История болезни такова. Девочке неоднократно приходилось уходить с уроков из-за внезапной тошноты и головной боли. Придя домой, она ложилась в постель, а по утрам иногда отказывалась вставать и идти в школу. Ей снились дурные сны; она была угрюмой и часто капризничала. Я предупредил ее мать, которая обратилась ко мне за консультацией, что это могут быть признаки невроза и что за ними может скрываться некое особое обстоятельство, о котором необходимо расспросить ребенка. Это предположение не было произвольным: каждый внимательный наблюдатель знает, что, если дети так беспокойны и раздражительны, значит, их что-то тревожит.
Девочка рассказала матери следующую историю. У нее был любимый учитель, в которого она была тайно влюблена. За последний семестр она сильно отстала в учебе и думала, что утратила его расположение. Через некоторое время на его уроках девочке впервые сделалось дурно. Помимо приступов тошноты, она чувствовала отчуждение и даже некоторую враждебность по отношению к нему. В результате все свои дружеские чувства девочка направила на бедного мальчика, с которым обычно делила хлеб, который приносила в школу. Вскоре она стала давать ему и деньги, чтобы он мог сам купить себе еды. Однажды в разговоре с этим мальчиком она высмеяла своего учителя и назвала его козлом. Мальчик привязался к нашей пациентке и считал себя вправе время от времени взимать с нее дань в виде мелких денежных подарков. Испугавшись, как бы мальчик не рассказал учителю, что она назвала его козлом, девочка пообещала ему два франка, если он поклянется никогда об этом не говорить. С этого момента мальчик начал шантажировать ее; он с угрозами требовал денег и преследовал ее по дороге в школу. Девочка была в отчаянии. Приступы тошноты были тесно связаны с этой историей. Хотя после откровенного разговора с матерью ее душевное спокойствие должно было восстановиться, этого не произошло.
Как я уже упоминал в предыдущей лекции, рассказ о болезненном эпизоде нередко оказывает терапевтический эффект. Как правило, последний длится не очень долго, хотя иногда может сохраняться в течение длительного времени. Подобное признание, естественно, далеко не анализ, хотя в настоящее время многие специалисты по нервным болезням убеждены, что анализ – это лишь более подробный анамнез или исповедь.
ebooksa