— Вы в курсе! — с омерзением выговорил он. — Тоже во всем этом участвуете!.. Конечно! Как бы он без вас проделывал такие махинации!.. Что же вы за твари такие?! — сказал Майский, пристально глядя на Литовскую, которая, паникуя, уже не находила себе места.
Белокобыльский, между тем, тоже наблюдал сейчас за совсем потерявшейся и перепугавшейся начальницей. Сам он быстро догадался, что кроме этих общих обвинений у Майского ничего не было. «Скорее всего, Ванька снова натрепал по пьяни не того», — сходу сообразил Белокобыльский. Он прекрасно знал, что с юридической точки зрения все, о чем говорил сейчас Майский, не имело никакой силы, но Литовская об этом не знала. Она начала тонуть и с перепугу могла наболтать лишнего. Нужно было спасать ситуацию и показать начальнице, что все, о чем говорил Майский не более чем безвреднейший блеф.
— Голословные обвинения! — пытаясь обратить на себя внимание, резко, громко и настойчиво произнес Белокобыльский.
Литовская как будто опомнилась и взглянула на пожилого юриста, который только и ждал этого, продолжая значительно смотреть на нее в попытке своим взглядом, видом, выражением лица показать, что его слова в большей степени адресованы именно ей и что волноваться не о чем.
— Совершеннейшие бредни! — продолжил Белокобыльский, развернувшись уже к Майскому. — Вам какой-то алкоголик спьяну что-то там наговорил и вы посчитали, что можете прийти и начинать сыпать обвинениями?!
— Значит голословные обвинения?! — гневно произнес Майский. — А я думаю, что в прокуратуре этой информацией могут заинтересоваться!.. — он убрал руку со стола, положил ее на колено и, отстранившись назад, выпрямился всем телом. — Вы вернете мне пенсионные выплаты на прежний уровень, или я расскажу про гадюшник, который вы здесь устроили!
Услышав это категоричное требование, ядовитая желчь поднялась в Белокобыльском; остервенело зыркнул он на Майского. Злоба обуяло его, и он совершенно потерял голову.
Редко когда случались с Белокобыльским приступы безрассудной неконтролируемой ярости. Напротив, он всегда был уравновешенным, спокойным человеком, и в большей степени потому, что очень гордился своей выдержкой: она позволяла ему относить себя к особенной породе людей, к людям с «белой костью» — так любил он говаривать. Но навалившиеся на Белокобыльского в последние несколько дней проблемы буквально перевернули его жизнь с ног на голову, ввергли в состояние растерянности, полной неопределенности, вконец расшатали нервы, так что он не смог сейчас уже сдержать себя.
— Ты шантажировать меня вздумал? — прошипел сквозь зубы Белокобыльский, направив на Майского скрученный артритом указательный палец. Лицо его приобрело неистовое выражение: глаза сощурились, губы скривились и задрожали. — Напугать меня решил? Да знаешь сколько я за свою жизнь таких как ты повидал?! Ты же передо мной как облупленный сидишь!.. Да-а-а! Я прекрасно знаю подобных тебе людей! Чем меньше вы из себя представляете, чем вы никчемнее и бестолковее — тем вы озлобленней и тем больше производите шума! И знаешь что? ты самый озлобленный из всех кого я видел и производишь больше всего шума!!! — уже кричал Белокобыльский, брызжа слюной, которая белой пеной скопилась в уголках его рта. Повинуясь вырвавшимся эмоциям, он даже привстал со стула, говоря быстро, громко, почти захлебываясь, не прекращая при этом тыкать в Майского пальцем и сверлить его взглядом. — Ты, конечно, думаешь что очень важный, очень значительный! Любишь, наверное, в зеркало на себя смотреться и размышлять какой ты особенный, необыкновенный человек?! О да-а! именно так ты и думаешь! Но в твоей маленькой глупой головенке не укладывается, что на самом-то деле ты никто, пустое место!.. Я очень хорошо знаю таких как ты! Ты ходишь по всевозможным организациям и инстанциям, и в каждой из них скандалишь, кричишь, требуешь, судишься! При этом ты, дурачок, сам не понимаешь, зачем это делаешь! Ты, конечно, придумываешь себе какие-то обоснования, какие-то причины, задачи! Эти причины и задачи кажутся тебе существенными и важными, но истинный твой мотив заключается в том, что все эти действия придают тебе ощущение веса, значимости в обществе! Ты негодуешь, скандалишь, кричишь, ругаешься и судишься лишь потому, что это дает успокоение твоему нутру, дает тебе возможность почувствовать себя кем-то важным! Но это лишь иллюзия; на самом же деле, несмотря на весь шум, который ты производишь, ты так и остаешься не более чем убогим ничтожеством!!!
В продолжение речи Белокобыльского раскрасневшийся Майский сидел почти не шевелясь, часто дыша и исподлобья смотря на юриста. Все сказанное причиняло ему невыносимые страдания; слова Белокобыльского подобно ударам ножа терзали и мучили его, проникая в самую глубь души. То, что все его судебные споры и тяжбы, и годы борьбы были по своей сути бессмысленны, оказались просто бесследно развеявшимся дымом, не задевало Майского — он сам уже прекрасно осознал и принял этот факт. Его уничтожала другая мысль — мысль о том, что он никто, пустое место, а его жизнь не более чем нелепая конвульсия ущербной личности. На протяжении последних месяцев эта мысль не покидала Майского: все ближе и ближе подходила она к нему, нависали над ним, а он, не в состоянии окончательно принять ее, отчаянно бежал в иллюзорную туманность призрачной надежды. Но сейчас, когда Белокобыльский озвучил ему эти самые сокровенные, пугающие мысли, перед Майским вдруг раскрылась вся их реальность и очевидность, и они вспыхнули с такой силой, что у него помутнело в голове.
Но эти же мысли, озвученные Белокобыльским, явились ярчайшим доказательством того, что размышления Майского, то видение реальности, к которому он несколько месяцев продирался сквозь туман подсознания, все его последние выводы были верными. Высказывания Белокобыльского как ничто другое укрепило Майского не только в отношении к себе, своей жизни, но и в понимании причин, почему так произошло. Невыносимой, лютой злобой проникся он к Белокобыльскому и Литовской; его охватила такая ненависть, что зубы свело, голова пошла кругом, и он, не в силах ничего произнести, еще некоторое время тупо и молча смотрел в преисполненное пренебрежением ухмыляющееся лицо Белокобыльского.
— Да вы такие гниды, которых еще поискать надо, — наконец сказал Майский. Лицо его горело, глаза сверкали из-под бровей. Он начал глухо, сдавленно, но с каждым последующим словом голос его становился громче и яростней. — Отвратительные гады. Бесстыжие свиньи! Вы противны мне до глубины души!!! Всю свою жизнь я страдал от подобных вам паразитов!..
— Да заткнись ты уже! — криком прервала его Литовская. Слова и поведение Белокобыльского развеяли все ее сомнения и страхи. Отчаянно ища столь нужное ей сейчас успокоение, Литовская глубоко прониклось спасительной речью юриста, его отношением к угрозам Майского, и с желчным отвращением смотрела сейчас на сидевшее перед ней ничтожество. — Все плохие, кроме тебя одного, да?! И в Я-ске, и в суде, и мы здесь — все плохие! Но знаешь, что я тебе скажу? Если вокруг одна сплошная жопа, значит, скорее всего, ты говно! Понимаешь?! Ты говно!!! Убирайся отсюда!
Майский замер. В первую секунду он хотел было продолжить словестную перебранку с Литовской, но неожиданно какая-то оторопь и опустошенность вдруг свалились на него. Подсознание его чувствовало, что продолжая ругаться, он лишь подтверждал бы справедливость слов чиновников, их мучительные невыносимые обвинения, и не позволяло ему этого. Но, не имея возможности что-либо ответить, Майский совершенно сбился, потерялся, не знал, как поступить, что делать.
— Уходи! — громко повторила Литовская.
Майский перевел взгляд на юриста: в лице старика отражалось одно лишь глубочайшее презрение. Он еще раз посмотрел на Литовскую, снова на Белокобыльского, затем молча поднялся со стула и вышел из кабинета.
IV
Выскочив из здания пенсионного фонда, Майский свернул на тротуар и заспешил по нему куда-то вправо. Он шагал быстро, почти бежал, спрятав руки в карманы куртки, скрючив плечи, сильно сгорбившись, низко-низко склонив голову и потупив взгляд. Уставившись в проносившуюся под ногами захарканную тротуарную плитку, он вовсе не смотрел по сторонам, поднимая голову лишь на мгновение, автоматически, только когда приходилось пересекать автомобильные проезды.
На улице, между тем, было довольно оживленно. Несмотря на морозную погоду, по тротуару сновало много прохожих, в основной своей массе — работники близлежащих офисов, высыпавшие в этот обеденный час, чтобы где-нибудь перекусить или прошвырнуться в пару-тройку мест по личным делам. Сплошной людской поток двигался быстро, но Майский шел еще быстрее; настигая впередиидущих пешеходов, он с каким-то лихорадочным нетерпением обгонял их и, не замечая недовольные возгласы, периодически раздававшиеся вдогонку, летел дальше.
Майский пребывал в крайнем смятении. Он не думал о том, где находится, не отдавал себе отчета куда идет, не понимал даже, в каком направлении движется, а просто бежал, бежал вперед и вперед, подгоняемый несознательным глубинным внутренним стремлением оказаться как можно дальше от здания пенсионного фонда, от толпы прохожих, от себя самого, собственных мыслей и чувств. Он был потрясен и ошеломлен, и не мог сейчас ни о чем думать: бежать вперед стало для него спасением. Бессмысленное бесцельное движение отвлекало его тело, его сознание, позволяло не думать, не чувствовать в эти первые, самые мучительные минуты горения души.
ebooksa