Заветные поляны

22
18
20
22
24
26
28
30

— Не знаю, говорят, были, не объявляются только.

— Зря не скажут. Ты в розыски подавал?

— Давно. Ответа нет…

— Не сразу. Хлопотно это.

Он шел медленно, тяжело, заложив усталые руки за спину. Я решил, что у моего отца была такая же походка. И плечи, наверное, такие же были широкие…

Не поворачиваясь, он сказал:

— Я одного знаю — так у того три сестры и два брата нашлись.

Больше до ужина не проронил ни слова.

…После смородинного чая одолевал сон. Я уже почти спал, но видел еще в просвете между вершинами фиолетовое небо и оранжевые звезды. Холодный туман выползал из низины, подкрадывался к шалашу. Я куда-то плыл… И вспомнил про подводную лодку, снился морской бой, в котором лодка была повреждена. Я видел себя и в том бою и в той лодке, лежащей на дне Ледовитого океана.

— Виктор, ты спишь? — словно из другого отсека спросили.

— Нет… Душно что-то… кислорода не хватает.

— Перед грозой… Вот о чем думаю: все время работаю в лесу и этим счастлив. А другие дома строят, землю пашут, уголь добывают.

Тут я осознал, что это дядя Ваня говорит, он меня спрашивал, сплю или нет. Он сидел перед слабым костром, глядел на красные угли и говорил:

— Каждый свое дело делать должен. Кто-то для меня хлеб вырастил, а я для него дом построю. И все для жизни, для общей пользы.

— Мне, дядя Ваня, стихи вспомнились: «Я гайки делаю, а ты для гаек делаешь болты».

— Вот-вот, — и он продолжил: — «Чтоб паровоз и нас и вас и нес и вез…» В войну лозунг был: «Все для фронта, все для Победы!» Одни погибали, чтоб другие… Родина чтоб жила. Двадцать миллионов жизней отдано…

За рекой проворчал гром. Небо осветила сильная молния. И снова — уже ближе — раскатился гром. Лес колыхнулся, зашумел. Вскоре застучали по берестяной крыше крупные капли.

— Так и есть. Разойдется теперь… Ничего, отдохнем. Выходной устроим. — Он поворошил длинной палкой еще не потухший костер и подбросил хворосту. — Я глаз не сомкнул сегодня, чувствовал, что гроза идет. И ждал. — У него заблестели глаза, запавшие далеко под брови. Говорил он прерывисто, с длинными паузами. — У меня ведь в сорок втором… и сыночка и жену в Ленинграде… Тот тебе ровесник был. В дом прямое попадание… Вот такие, брат, дела… Часто не спится. И сейчас по лесу бродил, с деревьями, словно с людьми, разговаривал… Тревога меня обуяла, такая непонятная тревога… Большую часть жизни прожил, а дети малы еще… Витя… Витя, ты пошел бы к нам жить? — глядя в сторону, словно стесняясь, спросил дядя Ваня.

— Ага. Пойду…

— Вот и ладно.