— Пока пусть работает со мной. Ему все равно где начинать.
Так вот я и попал в лес. И не покаялся. Хорошо с дядей Ваней работалось с первого дня. И жить в лесу было интересно, романтично даже. Берестяная крыша над нами была похожа на парус, наполненный ветром, отдыхая после работы, я мысленно странствовал по морям и океанам. Мечтал. Об этом я рассказал дяде Ване. «Значит, тоже морская душа!» — удивился он и вспомнил, как служил на подводной лодке в Ледовитом океане. Краснознаменная лодка была, потом ей звание гвардейской присвоили. А дядя Ваня старший стал, перешел на другую — «С-101». Воевал у берегов Норвегии. Подлодка, на которой дядя Ваня плавал, потопила одиннадцать вражеских судов. Такой был подводник дядя Ваня, старшина Иван Анатольевич Лесников. У него и наград много, оказывается…
Любил подводник, плававший в войну по Ледовитому океану, купаться и в маленькой реке. А я давно мечтал стать моряком и с завистью глядел на него. Дядя Ваня плавал азартно, иногда от удовольствия кричал: «Ого-го-го!» И река, и лес в ответ хохотали.
После купания бодрые, посвежевшие мы возвращались к шалашу. Тяжелая работа забывалась, настроение было — лучше не надо. На два голоса пели мы и «Туманы мои, растуманы», и «Катюшу», и «На границе тучи ходят хмуро…». Не умолкали и когда хлопотали «по хозяйству». Каждый делал свое дело, а песню пели общую. Я разжигал костер, а дядя Ваня готовил все необходимое для ухи. Утром он варил еду один, потому что я всегда просыпал. Дядя Ваня, видимо, двигался так осторожно, что я не слышал. Он берег меня.
Позавтракав, покурив возле очага, мы уходили работать. Дело шло хорошо. Правда, про себя не могу говорить, но дядя Ваня считал, что трудимся мы на совесть. Меня он никогда не упрекал, не подгонял, не поучал, и я старался изо всех сил. Заметив мою усталость, дядя Ваня устраивал перекур или велел собирать ягоды к обеду и валил деревья один.
Однажды толстенная береза сломала древко «вилки» и, не подчинившись моим усилиям, упала в чащу.
— Поспешили мы, брат, с тобой. Ведь видно было, что зависла.
— Я тоже видел, хотел сказать…
— Чего промолчал-то, посоветовались бы, огляделись.
Он по-другому стал делать запилы и, помогая мне раскачивать накренившееся дерево, «подтравливал» ломиком; пила в это время работала «на малом газу». Теперь ни одно дерево «не капризничало», все ложились туда, куда требовалось.
— Так-то, вишь, лучше. Во всяком деле можно найти лучший подход, — рассуждал дядя Ваня.
Он все делал не спеша и, кажется, никогда не уставал. А я изматывался. Даже к «жилью» шагал медленно. Старался незаметно отстать и, если это удавалось, падал на зыбкую лесную землю, утыкался разгоряченным лицом в прохладный мох. Он догадывался, что отдыхаю, и будто бы занимался делом: размерял шагами полянку, словно размечал площадку для строительства дома.
Как-то вечером я очень долго отлеживался, и он, поджидая, устал размеренно взад-вперед по поляне ходить, сел на пень, выкурил две цигарки и спел протяжную песню. Тогда он впервые упрекнул:
— Я ведь не могу один уйти. Ты прямо говори — отдохнем. — И помолчав, спросил: — Отца у тебя как звали?
— Наверно, Иваном…
— Почему, наверно?
— Иваныч я, в свидетельстве записано.
— Записано, а не уверен.
— Просто так записали.
— Значит, правда. Братья-сестры есть?
ebooksa