Вино с нотками смерти

«Оля точно оценит, — подумал он, — масло с места происшествия! Точно для нее».

— Позвольте, — Мстиславович присел к покупательнице, обнаружившей труп. — Нам надо вас допросить. Как вы очутились в магазине, во сколько, знакомы ли с убитым?

Женщина вздохнула. Она успела прийти в себя, но воспоминания явно не доставляли ей удовольствия.

— Я не работаю. Вот пошла с утра купить масла. У них тут лучший выбор в городе, а муж любит маслице, — она передернула плечами. — Пришла. Дверь открыла. Смотрю, нет никого. Но у них магазинчик маленький. В будни с утра народу немного совсем бывает, и часто продавщица справляется одна. А ей на подмену как раз встает сам хозяин. Я прошла внутрь. И тут почувствовала странный запах. А потом глядь под ноги — а там лужа странная, — женщина начала обмахиваться платком. — Подняла взгляд и вижу, хозяин-то лежит мертвый, весь в крови!

— Вы так сразу и определили, что мертвый? — встрял Герман.

— Не определила, просто подумала. Все равно ж полицию вызывать. Вышла, а тут вы идете. Сам бог вас мне послал.

С последним утверждением Герман согласен не был, но понимающе кивнул.

Всеволод Мстиславович пробил по базе всех сотрудников, коих насчитывалось три человека. Покупательница их всех периодически встречала в магазине — никаких «левых» работников там не было, даже разгружали товар сами. Всеволод позвонил в отделение, велев вызвать сотрудников на допрос, а Герман отошел в сторонку покурить, чтобы снять напряжение.

— Мужчина, — неожиданно прошепелявил голос прямо ему в ухо, — мужчина, иди сюда, чего расскажу.

Возле него стояла странная бабуля: довольно высокая, худощавая, в яркой оранжевой кофте, обтягивавшей ее далеко не выдающуюся грудь, в черной шляпке с огромным бантом цвета фуксии, без нескольких передних зубов.

— Я тебе, мужчина, расскажу про убийство, — продолжила она шепелявить, брызгая слюной. — Это не простой магазин, как ты мог подумать. Здесь располагается тайный орден, мужчина! Тайный!

«Больная, — мелькнула у Германа мысль, — сумасшедшая». Он оглянулся в надежде найти спасение у Мстиславовича.

— Ты мне не веришь, мужчина, а зря! — Бабка подняла указательный палец вверх и потрясла желтым, длинным ногтем у носа детектива. — Здесь собиралась секретная миссия спасения!

— Масоны? — не удержался от сарказма Герман.

— Какие масоны, мужчина?! Орден Оливио дель Пино Гриджо, берущий свое начало от сотворения мира!

***

«И зачем мир сотворили именно здесь?» — задавался он вопросом. В пустыне, где вечно стояла жара, где никогда не опускалось за горизонт солнце, где не существовало выхода в мир людей. Точнее он существовал, но внутри миражей, которые возникали изредка, то по одному, то по несколько. Не все миражи имели выход. А даже там, где он был — поди его найди! Уткнешься в иллюзию выхода, рухнет мираж, опалит солнце, оставляя ожоги по всей душе — ведь кожи нет, впрочем, больно (он помнит эти ощущения), как утюгом людским раскаленным проехали по телу, которое во плоти. У него нет плоти, нет кожи, однако, боль именно такая. Он называет это душой. Какая разница, как называть. Как ни назови. Мираж, обман. Столетия с того момента, как его отправили сюда, он бродит по пустыне, иногда вырываясь в человеческий мир. Люди глупы: времени нет. То, что они приняли за время — такой же обман, как и мираж.

В пустыне он прекрасно видит, что время — очередная идиотская придумка людей. Зачем? При сотворении мира люди не обращали никакого внимания на «время». Они жили по солнцу: встал на рассвете, начал работать, при наступлении темноты работу закончил. В пустыне нет лампочек, даже свечек нет. С другой стороны, они не нужны, ведь всегда светло. А люди придумали себе искусственное освещение, которое помогало им продлить день. Видимо, потому что подсознательно чувствовали — там, откуда они вышли, тьмы не существует. Они глупы в своем непонимании сути: раз тебе дали тьму, спи, не продлевай свет. Когда продлили свет, встал вопрос времени. По солнцу уже определить многое стало невозможно. Например, сколько еще работать, если уже темно, а свет позволяет трудиться дальше.

Дураки! Его всегда удивляла удивительная дурость людей. Их понятия ада и рая его смешили. Нет, улыбаться он не мог — как без рта улыбаться. Но из мира людей он принес с собой не только ощущение обожженной кожи, но и понятие «улыбаться». Отчасти их ад походил на пустыню, по которой он брел. Чем-то на нее походил и рай. Вот только никто сюда из мира людей не приходил. Стражники охраняли выход отсюда, но не вход. Куда девались люди умирая? Они не умирали. Их создавали по образу и подобию: они были вечны. Как и он, они были обречены скитаться, попадая из миража в мираж. Единственную, близкую к достоверности, теорию он нашел в легендах о реинкарнации. И там, конечно, напутали, но что ж от людей ждать. Хотя бы примерно это соотносилось с реальностью. Некоторых проклинали, как и его. Но проклятые никогда в пустыне друг с другом не встречались — одиночество тоже было наказанием.

Пекло. Жара становилась невыносимой. Он посмотрел вдаль, силясь разглядеть мираж. Это лучше, чем ничего. Иногда там находится выход. Его всегда возвращали обратно. Но те людские часы, дни, наполняясь звуками, запахами, вкусами, возможностью говорить, стоили жертв. После те воспоминания изводили его. Несмотря на это, он снова и снова искал выход. Он ненавидел людей и обожал их. Со всей растекающейся по пустыне страстью он искал выход. В большинстве случав вдали маячили лишь стражники. О, им нравилось в пустыне. Около границы плескалось море, сами стражники имели некую видимость плоти — ведь они стояли на границе, являясь одновременно представителями пустыни и мира людей. Они могли есть и пить, плавать, скрываться в тени. Да, у них существовала тень! Завидовал ли он им? Скорее нет, чем да. Охранять выход? С ума можно сойти! Он бы тут же прошел в мир людей. С такими искушениями лучше не сталкиваться. Он был уверен, что сразу пересечет границу, и никому его не остановить. Впрочем, он не стражник. Его никто и не пытался ставить туда, где пахнет соленой водой, где так сочны фрукты, где вполне реальная пушистая шкура покрывает упругое тело… Заболтался…

Именно в это мгновение он увидел мираж. Без четких границ, будто в дымке, появлялись перед ним зеленые оливы, из-под ног убегала вдаль сочная трава. Вдали едва очерченными высились горы. Он не пошел — побежал — по траве. Она мягко пружинила, отталкивая ступни от земли. У него не было ног, тела, но сейчас он мог ощущать каждую клеточку своего организма. «Эх, душа! Бесплотная, неосязаемая! Бездельница душа, обожженная солнцем! Зачем ты мне? — кричал он, хотя из него не изрыгалось ни звука. — Люди глупы! У них есть все, что им нужно! А они придумали душу. Чтоб как у нас. Только не знают они, как у нас. Без тела. Зато с душой!» Он перепрыгнул через лужу, что осталась после дождя. Не рассчитал, и брызги окатили его с головы до ног. Захотелось закатать штанины и прыгать, прыгать в теплую лужу, пока от нее ничего не останется, кроме мокрой земли.