Собрание сочинений. Том 2. Письма ко всем. Обращения к народу 1905-1908,

Выбирай – ты на распутье!

Но если выбор пути смерти требует безбожного равнодушия и духовной лени – то путь жизни требует религиозного действования, а это находится в самой тесной связи с вопросом о значении воли в религиозном развитии человека³⁸⁰.

В Бранде страшно глубоко захватывается эта религиозная проблема, решение которой необходимо для уяснения смысла того мирового религиозного развития, которое воплощено в Бранде.

II

Христианство не мировоззрение, но религия, и всякий признающий христианскую религию как абсолютную правду и полноту должен признать, что в ней получает удовлетворение весь человек: и дух его, и чувство, и мысли, и желания, и потребности – словом, всё. Нельзя от религии требовать, чтобы в ней всё могло охватить мозг, – это будет ложь, это будет посягательство на ту всецелость, которая отличает религию от философии, но нельзя думать, что в религии ничего не должно даваться сознанию, всё должно непосредственно открываться душе. Думать так – значит ограничивать религию, суживать её, оставлять без удовлетворения одну из величайших сторон человеческой личности – её сознание.

В христианстве как абсолютной религии заключено не только всё Добро и Красота, но и вся истина. Медленным, упорным трудом человечество раскрывает эту истину; постепенно она делается достоянием сознания не отдельных лиц, а всего человечества; борьбой, отрицанием, жертвой и муками усеян этот путь к познанию обоготворённых истин.

Далеко ещё не пройден путь христианской философии, не может ещё найти человеческое сознание своего полного удовлетворения в христианстве, поскольку оно является не только религией, но и мировоззрением; неудовлетворённость ума восполняется непосредственным религиозным чувством, но многие центральные проблемы сознания уже решены, а в отношении других намечен правильный путь для их решения.

Одним из труднейших вопросов для религиозной философии и для философии вообще является вопрос о свободе.

В христианском учении идея свободы раскрывается полнее, законченнее, чем где бы то ни было. Христианское учение о свободе самым коренным образом отличается от того понимания, которое в настоящее время стало господствующим.

Обычное представление о свободе ведёт своё происхождение с древности, в литературе оно поддерживается как одно из наиболее спорных философских мнений, а в массы перешло как неопровержимая аксиома.

Эта вульгарная свобода легко уживается с необходимостью³⁸¹, так легко, что практическими борцами за неё являются по преимуществу те люди, которые в то же самое время исповедуют механический взгляд на жизнь, провозглашают безраздельную власть железного закона о необходимости.

Каким, спрашивается, образом может уживаться идея свободы с учением, которое рассматривает всякое действие, всякое явление как некоторое неизбежное следствие некоторых причин, которые в свою очередь тоже являются не сами по себе, а тоже причинно обусловлены? Какое различие между свободой и несвободой, если всё свершается по железным законам необходимости?

Почему нарушением свободы является распоряжение пристава, запрещающее говорить какому-нибудь оратору, а тот факт, что оратор говорит с неизбежностью автомата, что каждое его слово причинно обусловлено, что он говорит то, чего не может не сказать, как не может брошенный камень не упасть на землю, – почему всё это не есть нарушение идеи свободы?

Ведь вся разница в том, что в первом случае, когда оратора останавливает пристав, действует причина, так сказать, очевидная, во втором случае действует сумма разнообразных причин, которые нельзя иной раз строго классифицировать, но и в первом, и во втором случае по существу происходит одно и то же – свершается некоторое действие, причинно обусловленное. Никакой принципиальной разницы между свободой и несвободой нет.

Очевидно, свободой в настоящем смысле слова может быть названа беспричинность, некоторая возможность творческого акта, ничем не обусловленного³⁸². Свободу, так понимаемую, можно признать, но нельзя представить, и вот эта невозможность представить вводит в соблазн обычное сознание. Между тем невозможность представить, что такое свобода, лежит в самом существе вопроса и, скорее, является аргументом за, чем против.

В самом деле, попробуйте представить себе вечность во времени или бесконечность в пространстве. Ни того ни другого представить себе невозможно. Какие бы миллионы вёрст вы себе ни воображали, всё-таки может дальше и дальше тянуться прямая линия, и как только вы остановитесь, вы сейчас же ограничите бесконечность. Сколько бы ни считали столетий в прошлом или в будущем – за каждым новым столетием в вашем воображении будет вставать другое, за ним третье, потом ещё и ещё, и как только вы захотите остановиться, вы сейчас же ограничите вечность.

Но невозможность представить себе бесконечность во времени и пространстве даёт ли какое-нибудь право считать это нелепостью, абсурдом, измышлением философии? Не только не даёт права, но больше того, ум человеческий, не будучи в силах представить себе бесконечность, в то же самое время не может представить себе, что её нет. Как только вы ограничите бесконечность, вы, по свойству ума, сейчас же должны будете знать, что за той границей, которая положена вами, обязательно есть продолжение. Невозможно представить себе бесконечность, это бессмыслица, но сказать, что её нет, – бессмыслица вдвойне.

Вы не можете представить себе бесконечность и вечность, потому что эти категории познаются ограниченными формами познания – временем и пространством.

Но ведь и свобода, как беспричинность, есть некоторая безначальность. Точно так же, сколько бы вы причинностей одна за другой ни восстанавливали в прошлое, вам придётся уйти в ту же бесконечность и признать некоторое беспричинное начало, признать его с такой же неизбежностью, хотя и с такой же невозможностью представить, как и вечность.

Всякое логическое познание есть некоторое ограничение, и потому ничто безграничное познано быть не может.

Свобода человека – это та вечность, которая составляет основу его бытия. Эта вечность – лучшее свидетельство его божественного происхождения и залог его бессмертия.