Собрание сочинений. Том 2. Письма ко всем. Обращения к народу 1905-1908,

Но вечность и беспричинность – это лишь формальные признаки свободы. Христианство мыслит свободу не как некоторую пустую возможность, но как свободу Божию, исполненную содержания.

Свободный Бог не может грешить. Только по недоразумению можно усматривать противоречие в этой религиозной идее. Очевидно, что «не может» здесь не более как игра словами. Бог, как беспричинное начало, хочет, сам по себе, не грешить, ибо всякий грех есть уже отрицание свободы. И сказать «Бог не может грешить» – в сущности, значит сказать: «Свобода не может быть несвободной».

Человеческая свобода также является святой по содержанию и беспричинной по своему формальному признаку. Поэтому всякое проявление свободы свято. Ибо всякий грех, всякое зло есть рабство, при всяком грехе свобода заменяется причинностью. Выражаясь словами апостола, «кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нём, тот, будучи не служителем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своём действовании» (Иак. 1, 25). Таким образом, совершенный закон и есть свобода³⁸³.

Достигнуть совершенства, жизни в Боге – это значит освободить свой дух от всякой причинности, от всякого зла, другими словами, стать абсолютно свободным. В чём же прежде всего выражается свобода?³⁸⁴ Употребляя терминологию Бранда, выражается она в хотении; хотение – вот первый творческий акт свободы³⁸⁵ – и по тому, какого содержания это хотение, можно определить, есть ли оно свободный акт или мёртвое следствие причинности, греха и страстей. Хотение осуществляется путём воли.

Таким образом, свободная воля только та, которая определяется хотением, и хотение только то свободно, которое грехом причинно не обусловлено³⁸⁶. Теперь возникает вопрос, какое значение придаёт Бранд силе воли в религиозном развитии человека, какое значение имеет она для развития подлинной свободы, т. е. желаний, выражающих «душу цельную», «Адама юного», образ и подобие Божие, а не душу рабов и инвалидов.

Другими словами: чем является для Бранда воля в деле Господнем?

III

Наш первый долг – хотеть всем существом,И не того лишь, что осуществимоИ в малом и в большом; хотеть – не толькоВ пределах тех или иных страданий,Трудов, борьбы, – нет, до конца хотеть;Хотеть и радостно готовым бытьПройти все мытарства души и тела.Не в том спасение дающий подвигЧтоб на кресте в страданьях умереть,Но в том, чтоб этого хотеть всем сердцем —Хотеть и средь страданий крестных даже,В минуты скорби и тоски предсмертной…

Итак, весь смысл служения Богу в том, чтобы свободный человек проявил свою подлинную сущность в том творческом акте, ничем не обусловленном, который выражается в свободном желании. Вот почему: «Простится то тебе, чего не сможешь, чего не захотел ты – никогда»³⁸⁷.

Но для того, чтобы акт хотения был действительно свободным и, в силу этой свободы, был и подлинным добром, надо обезопасить эту свободу от всяких тисков, от порабощающих её начал.

Для этого и нужна воля.Нам жизнь в Боге вести предстоитПосле того, как убьём мыКоршуна воли греховной.

То есть будет убита воля, направленная не на освобождение человеческого духа, а на порабощение его. Бранд говорит своей матери:

Твой сын возьмёт твой долг, и образ Божий,Тобою загрязнённый, в нём восстанет,Омытый волею.

Воля, таким образом, необходимое условие подлинной свободы³⁸⁸, а в свободе, в свободном хотении – весь смысл жизни. Человек должен стремиться только к одному: освободиться от внутреннего рабства, стать свободным, как Бог, и тогда, как и в Боге, не будет в нём греха. Ибо образ и подобие Божье, ничем внешним, чуждым, злым не извращаемое, будет творить только доброе.

Одна поставлена всем людям цель – доскою,Скрижалью чистой быть душа должна, —Да пишет Бог на ней Своей рукою!

И Бранд – апостол этого трудного, повторяю, может, самого трудного пути к Христу:

Бич слова мне вложил в уста Господь,Зажёг в груди негодованья пламя,Велел поднять высоко воли знамя!

Бранд – апостол воли и через волю ведёт людей в церковь, к Богу, к любви.

Этот путь состоит в том, что долг, неукоснительно исполняемый, каких бы страшных жертв он ни стоил, каким бы с человеческой точки зрения безумным и жестоким ни казался, приводит дух в то состояние самоопределения, абсолютной свободы, в котором свершается воскрешение «Адама юного»³⁸⁹.

И в этом смысле Бранд, безусловно, является положительным религиозным типом.

Какой, в самом деле, смысл всех евангельских заповедей? Разве не ясно, что заповедь любви содержит все остальные? И всё-таки заповеди оставлены. Оставлены как требование исполнять долг, как путь, осуществляя который напряжением воли, постоянного внутреннего подвига можно убить коршуна и освободить дух, привести его в его изначальное состояние.

В этом смысле едва ли не самой глубокой в религиозном отношении является сцена Агнес с цыганкой.

Для многих зрителей в этот момент Бранд кажется страшным, почти изувером, в первую минуту является порыв остановить его, не смотреть на сцену. Нервы прямо не выдерживают этой пытки.

Бранд зачем-то велит сделать то, чего даже не просила цыганка: отдать все вещи покойного Альфа, последние драгоценности, оставшиеся после него, не половину, не часть, а все до последнего маленького чепчика, который Агнес носила на своей груди.

Но глубже вдумавшись, до конца пережив то, что совершается на сцене, понимаешь, как велика здесь религиозная правда Бранда. Страшный путь избрал он к Богу, но верный путь. Он заставляет Агнес сделать невероятные, можно сказать, нечеловеческие усилия, чтобы освободить свой дух напряжением воли.