— Поздновато соображаете, — Николай почему-то вдруг вспомнил и плацдарм и бой на шоссе.
Он слушал Штауфера и ни на грош не верил ему. Слишком много он видел на войне, чтобы поверить разглагольствованиям бывшего эсэсовца. Да чего тот затеял весь этот разговор? Крутит, что-то недоговаривает. А может, просто струсил и подмазывается к русским. Решил слезки пустить, чтобы эсэсовские погончики боком не вышли. Каждый ведь по-своему башкой прикидывает. Для одного топор дрова рубить, а для другого по голове обухом хрястнуть.
— Я согласен с вами, что немцы слишком поздно поняли, что принесет им война, — сказал ефрейтор.
— Почему же поздно? — возразил Николай. — Фюрер ваш все рассчитал, наперед распланировал. К такому-то сроку Москву взять, к такому-то войну закончить. Германия до Урала, а русских — в рабы.
— То есть иррациональный план, — качнул головой Штауфер. — К каждому русскому надо приставлять солдата, в каждое село послать роту, а в город — полк. На это не хватит солдат. Стоить они будут много дороже, чем то, что выработают русские. Иррациональ…
— Немецкий счет, — усмехнулся Николай. — Жми дальше!
— Дальше то, что война есть бессмысленное средство достижения цели… Господин сержант даст мне покурить?
«Не выдержала душонка», — усмехнулся про себя Орехов и ответил, что на немцев он табаком не запасался.
Ефрейтор сглотнул слюну и переступил с ноги на ногу.
— Война бессмысленна и аморальна, — с усилием заговорил он снова, схлестнул пальцы в замок и страдальчески шевельнул бровями. — Я много думал об этом. Если в мирное время я бы убил человека, меня бы садили в тюрьму. Люди меня назвали убийца. Почему же за убийство на фронте называют героем? Где есть разница, господин сержант?
Не дожидаясь ответа, он продолжал:
— Немцы есть обманутый народ и теперь дорого платят за это.
— Несчастненькие, значит? — холодная ярость подкатила к Орехову. — Страдальцы? Жалеть вас, выходит, надо, одураченных да околпаченных? А своя голова где была, господин фриц? Напрокат головы Гитлеру отдали? В сорок первом во всю глотку «Хайль!» орали, по колено в крови шли и не оглядывались. Тогда о совести не говорили.
Хитер ты, Питер Штауфер! Хитро говоришь, красно. На жалость нашего брата взять хочешь. Нет, у нас память крепкая. Теперь мы стреляные воробьи, мякину не рассыпай, не клюнем. «Око за око, зуб за зуб» — такая есть пословица.
— Господин сержант не верит мыслям моего сердца? — дрогнувшим голосом спросил ефрейтор. — Не верит, что немцы не все одинаковы? Честные немцы ненавидят СС.
Последнюю фразу Штауфер сказал приглушенным голосом и ворохнул глазами на дверь сарая.
— Что косишься? — спросил Орехов. — В вашей же группе нет эсэсовцев.
Николай был уверен, что Штауфер подтвердит его слова, но немец возражающе качнул головой.
— Есть, — сказал он. — Я видел, как тот, у которого вы взяли шинель для носилок, снимал в лесу эсэсовский мундир. Он есть гауптштурмфюрер.
— Тот плюгавый, что в нижней рубашке шел? — недоверчиво спросил Орехов.
ebooksa