Потом разведчики пошептались и решили не удивляться. Мало ли что приходилось им видывать. Может, этих солдат отзывают в тыл вместе с их командиром, а на их место придут другие.
Через полчаса солдаты из траншеи ушли, но на их место никто не пришел. Появилась долгожданная щель.
Орехов еще раз осмотрел участок траншеи, откуда ушли солдаты. Обычная немецкая траншея. Сделана наспех, без обшивки досками, без козырьков. Кое-где стенки обрушились, и траншея помельчала. В одном месте был виден провал бункера-убежища, в другом — пулеметное гнездо. В гнезде чернел ребристым стволом пулемет. Пулеметная лента сизоватой полоской свисала из патронника. Дуло задрано в небо. Пулемет, наверно, был неисправный, и немцы бросили его.
— Тихо как, — сказал Петухов.
Тишина в самом деле была необычной. Ни выстрела, ни уханья пушек, ни стрекотанья очередей, ни взрывов, ни гуденья самолетов. Выпадают иногда на фронте такие минуты, когда обе стороны замолкают. Такая тишина наступает перед схваткой.
Тишина… А в траншеях настороженно приникли к прицелам пулеметчики, чуть двигаются стволы пушек, подбираясь к цели сплетениями панорам, застыли у стереотруб наблюдатели, солдаты запотевшими руками сжимают винтовки и автоматы. Ждут короткой и страшной команды.
Нет, не верил Орехов тишине. Не верил брошенному в ячейке пулемету, не верил цепочке солдат, убравшихся с позиций. Не мог этому верить человек, воюющий четыре года. Он знал: дорого обходится на войне такая вера.
Поэтому разведчики ползли неслышно. Припадая к земле, они скользили, как ящерицы, от воронки к воронке, замирали, потерянно думая, что стук охолодевшего сердца слышен на сто метров вокруг. Глаза до рези всматривались в каждый бугорок. Скрюченные пальцы привычно хватались за землю. Мускулы дрожали от напряжения, по лицу лил едучий грязный пот.
Каждый одоленный сантиметр приносил облегчение и ужас. Облегчение потому, что был пройден, ужас — что впереди оставались еще многие тысячи этих страшных сантиметров.
Петухов полз впереди. Так предложил он сам. Карта была у Николая. Если разведчики наткнутся на немцев, у Орехова останется лишний шанс уйти. Они рассудительно учли этот шанс.
Солнце не спеша поднималось над горизонтом. Оно было огромным и оглушающе ярким. Бросало на землю тени от кустов, от сломанных деревьев, синевой задергивало выемки. Тени помогали разведчикам двигаться на открытой местности, на полосе, примыкающей к немецкой траншее. В пятнистых палатках они сейчас сами были как тени.
Чудо, что их еще не заметили!
Орехов полз и знал, что чудо на войне недолговечно. Так и случилось. Когда до траншеи осталось метров сто, Орехов увидел солдат, шагающих по ходу сообщения, который тянулся мимо воронки, где притаились разведчики. Минута-другая — и немцы увидят их.
Петухов попятился по-рачьи, выполз из воронки, видно высмотрев новое укрытие. Николай пополз вслед, и разведчики свалились в узкую щель. Это был ход в блиндаж. Из-за тяжелой двери слышалось пиликанье губной гармошки. В блиндаже были немцы. Уходить было некуда. Если выскочишь из щели, попадешься на глаза солдатам, которые шагают по ходу сообщения. Разведчики переглянулись и, не сговариваясь, прижались возле двери блиндажа.
Чуда не было. Дверь блиндажа заскрипела и распахнулась, открыв прямоугольный провал. Из него шагнул сутулый небритый солдат, прищурившийся от солнечного света. В руке у него была зажата губная гармоника, украшенная перламутром.
Увидев Николая, прижавшегося спиной к косяку, солдат недоуменно заморгал. Затем рот его расплылся в кривую улыбку, виноватую и неловкую.
Орехов взмахнул рукой. Тускло сверкнуло лезвие ножа. Солдат затряс головой. Лицо его стало серым, рот округлился, глаза уставились на нож. Губы что-то силились сказать, дрожали и не могли. Солдат вскинул руку с растопыренными пальцами. То ли пытался защититься, то ли прощался с утренним небом, которое принесло ему неожиданную смерть.
— Найн! На!.. — взревел он утробно и отчаянно.
Рука старшего сержанта опустилась, привычно выбрав место над левой ключицей, выпирающей из-под мундира. Нож вошел мягко, как в буханку хлеба.
Немец стал оседать под тяжестью удара. Пальцы слепо шарили по косяку, искали опору и не находили ее. Тускнеющие глаза уставились на Николая. Губы, наконец, шевельнулись, но в горле солдата что-то булькало и клокотало. Слов разобрать было нельзя. Их глушила розовая пена, взбухающая на губах.
ebooksa