С тех пор Андрон стал еще чаще открывать рукописную книгу и, шевеля губами, медленно читать ее неподатливые слова, стараясь угадать, что скрыто за хитрой вязью старинных, с титлами, букв.
По ночам к Андрону не шел сон. Мучали воспоминания. Надсадные, словно зубная боль. Хоть и не признавался себе Андрон, а сердцем все время сына ждал.
Круто менялась жизнь. Слышал Андрон, что в поселке организовали колхоз. Вроде большой артели. В старину такими артелями-юрами на зверобойный промысел ходили. Чудно, конечно, — «колхоз»! Слово мудреное, а так ничего, артельное дело для промысла годится. Федюшка, говорили Андрону, тоже в колхоз подался. «Сосунок, а туда же тянется», — подумал Андрон с обидой. Показалось, что сын чем-то его обошел.
Однажды в Мерзлой губе послышался стук мотора. У Андрона вывалился из рук челнок для починки сетей. Легко покачиваясь на волнах, к берегу шел катер. Андрон выбежал на скалу. Когда он узнал того, кто сидел за рулем, широкие ногти соскребли жесткий лишайник на тяжелом валуне.
— Федя?!
Это был он. Ясноглазый, обветренный до черноты. Короткий бушлат с медными пуговицами был тесен для широких плеч. Из-под форменной фуражки мореходного училища выбился льняной чуб.
— Федюшка… Ясное ты мое солнышко!.. Дождался, привел бог — свиделись… Единая кровинушка моя!
На густую, с редкой проседью бороду слезы у Андрона закапали, как у мальчонки: кап, кап, кап…
Бросился вниз к берегу, хотел сына к груди прижать. А у того в зубах папироска торчит. И сжал свою радость Андрон так, что больно стало.
— Пошто прикатил? — сурово спросил он сына.
— К тебе… — Тот легко выпрыгнул из катера и остановился, озадаченный таким приемом.
Эх, Федька, догадался бы ты папироску выбросить, может, по-иному все обернулось! А тут взыграла староверская кровь. И не мог Андрон себя переломить. Не дозволил темноликий бог вылить всю радость, которая поднялась откуда-то из глубины при виде сына.
— Нечего тебе здесь делать… Вертай на своей тарахтелке обратно.
— Тятька, пошто гонишь? — тихо сказал Федя. — Соскучился я по тебе… Не чужие ведь.
— В одну веру с собой отца записать хочешь? — еще больше разъярился Андрон. — Не поддамся тебе, не поддамся!
Как камни, бросал Андрон тяжелые и холодные слова. И чем больше говорил, тем больше нарастало внутри озлобление. Не на Федю, а на свою неуютную, одинокую жизнь, на свою тоску по теплому слову. Понимал, что говорит не то, а остановиться не мог.
Федя выбросил папиросу. Окурок шлепнулся о мокрую гальку и зачадил, угасая.
— Одичал ты совсем, тятька… Неужели себя переломить не можешь? Не пень ведь ты — человек… Выбрось из головы свою дурь. — У Феди потемнели глаза. — К тебе по-хорошему, а ты лаешься.
У Андрона перехватило дыхание. Не было в сыне смирения, не было уважения к отцу. Вместо того чтобы покориться, он сам отца сломать хочет. Андрон показал рукой на моторку.
— Эх, тятька, видно, разум у тебя здесь, в Мерзлой губе, мыши съели. Не злобись, уеду… Небось сейчас опять пойдешь половицы лбом прошибать?
ebooksa