— Разуй глаза, старый пень. — Николай отбил палкой наставленное дуло. — Орехов я, не видишь…
Грицай поморгал и опустил ружье.
— Ты чего спозаранку на току шляешься? — недоверчиво разглядывая Николая, стал допрашивать сторож. — Чего без дела шастаешь?..
— На комбайн иду… Ты на меня не пялься. Ты вон туда взгляни!
Грицай повернулся и сразу же увидел выемку на отвале вороха провеянной с вечера пшеницы. Борода его растерянно дернулась. Суетливо семеня, Грицай подбежал к выемке и стал разравнивать ее ладонями.
— Не говори, Коля, — просил он надтреснутым голосом и моргал бесцветными глазками. — В тюрьму ведь меня посадят… Не говори, родимый, пожалей старика… Вот те крест, глаз боле не сомкну.
Дед Грицай размашисто перекрестился и вдруг упал перед Николаем на колени. Полы драного полушубка разошлись, открыв острые и тощие ноги.
— Не говори, Коля… Прости меня, век того не забуду…
«Не встревай», — вспомнились Николаю сухие слова Антониды.
— Ладно, — неожиданно для себя Орехов махнул рукой. — Вставай, чего по земле елозишь! На этот раз никому не скажу. Спасу тебя, старого дурня, от тюрьмы.
Он повернулся и пошел к комбайну.
На Дону продолжались ожесточенные бои. За истекшие сутки нашими войсками было подбито сорок восемь немецких танков. По приказу командования оставлены противнику города Россошь, Лисичанск и Миллерово.
ГЛАВА 6
Кирпичными разводами стыло озеро. Зной притухал, как выгорающий костер. Истратив себя за долгий день, солнце уходило за горы. Темнели отроги Терскея, и только ледяные шапки вершин еще розовели в покатных лучах.
Скошенный массив выглядел нелепо пустынным.
Степан Тарасович докашивал последнее поле. Работы оставалось на день. Потом придется перебираться к другому току. Стряпуха соберет котлы и миски, вагончик прицепят к трактору, с комбайна снимут хедер и бестолковым табором потащатся на новый массив.
Валетка сидел на приступке вагончика, поджав босые в царапинах ноги. Конопатая голова его свесилась набок, а глаза с отсветами заката в зрачках щурились. То ли от сытного кулеша, то ли просто от тихого вечера, когда уже спал одуряющий зной и меньше стало пыли.
Вдали пели песню. Одноголосую и бесконечную. Слов нельзя было разобрать — их приглушало расстояние. Но напев доносился явственно. Он был тревожным, как шелест не по времени облетающих от засухи листьев, жалостливый, как свист ветра в разбитом окне. Песня была усталой и горьковатой.
— Девчата с плантации возвращаются, — сказал Валетка. — Христя Макогонова завела, ее голос… Раньше частушки пела, а как дядю Павла убили, мужа ейного, стала скучные песни петь…
Николай машинально кивнул. Он не мог оторваться от писем, которые ему принес Валетка. От отца и от Евгении Михайловны. Отдавая их Николаю, почтальон похвастался:
ebooksa