Чужой он по крови, а незаметно прилепился к душе. Понимала Анна Егоровна, что зря, а приникала все крепче и крепче. Видно, потому, что ее одинокая душа болела скрытой болью и истончалась силами. Недоставало уже ей своих, вот и тянулась у другого занять, чужой крепостью спастись. Разумом подумать, он ей сбоку припека, а уехал на стан, и в хате, как весной на гумне, — из края в край пусто. Слова не с кем сказать, взглянуть не на кого. Раньше пятеро за стол садились, а теперь калач испечешь, на три дня хватает… Тощой-то какой, батюшки светы! Зубы да глаза остались, а грязнющий — страх!..
Николай поздоровался и, опершись на палку, вопросительно уставился на Анну Егоровну.
— Проведать пришла.
— Спасибо.
— Нечего спасаться. — Анна Егоровна притужила под подбородком платок. — Домой чего не заявляешься, шатун проклятущий?.. Привязали тебя здесь, что ли, канатом железным или Анисья-стряпуха приворожила? Ждала, ждала, и вот пришлось телеге к коню тащиться. Думаешь, у меня больше дел нет?.. Коростой оброс с головы до пяток, сатана тронутый…
Орехов вскинулся что-то сказать, но тут же потух, помягчел глазами и переступил с ноги на ногу.
Анна Егоровна неприметно вздохнула. Точь-в-точь переступил, как покойный Миша, когда она ему выговор делала. Володя, тот сбычится, бывало, и басит, что хватит, мол, мать, чего завелась… А Миша-покойник ни словечка поперек не говорил. Вскинется вот так же, а потом застесняется, сникнет головой и ни гугу…
Николай стоял перед Анной Егоровной, слушал ее выговор и досадливо думал, что проклятый самогон глупо и ненужно рассорил их…
— Что еще скажете? — неловко улыбнулся Николай.
— А то скажу, что баню вытопила, — сердито ответила Буколиха. — Сейчас стряпуха за продуктами поедет, тебя тоже на повозку посажу. Не догляди за тобой, так и шкура лоскутами сойдет… Степан Тарасович до утра тебя отпустил. В бане помоешься.
— В бане? — осоловело переспросил Николай и невольно передернул плечами. Он тотчас же ощутил, как зудом отозвалось пропыленное, много раз облитое потом тело, как засвербило между лопатками.
— Спасибо, Анна Егоровна, — сказал Николай. — Устал я сегодня.
— От такой работы и нечистая сила с ног собьется, — усмехнулась Буколиха. — Ты в две шеи-то не рви, всю работу на свете не переделаешь.
После бани Николай, блаженно размякнув, сидел за столом и, забыв размолвку с Анной Егоровной, уплетал яичницу с салом, вареники с молоком. Пиалу самогона, которую хозяйка поставила перед ним, он тоже выпил.
Казалось, мочалка содрала не грязь, а старую, изношенную кожу. Тяжелую и зачерствевшую. И, на удивление самому, под ней оказалась другая, молодая и горячая, гулко отзывающаяся на каждое прикосновение, румяная от буйной крови. Голова сделалась звонкой и просторной. Ему хорошо было в этой знакомой кухне с низким потолком, где у стенки добродушно ощерилась зевом печка, разрисованная по бокам пышнохвостыми петухами и неведомыми цветами — охряными, с синими листьями на синих стеблях.
— Кушай, Коля, — говорила Анна Егоровна. — Отощал ты от жары. Жара и из человека воду пьет.
Она сидела рядом, положив на стол руки с узловатыми пальцами. Ногти были расплюснуты, и в трещины неистребимо въелась чернота. Наверное, от этого руки Анны Егоровны пахли тем многоликим запахом земли, который чувствуешь на вспаханном поле, на поскотине, на молотьбе и у старых амбаров.
За окнами в сумеречной сини скрипели калитки и звучали высокие ребячьи голоса. Иногда раздавался глухой стук. Это осыпались убитые солнцем яблоки апорт.
Валетка пришел неожиданно. Бочком скользнул в дверь и уселся в углу на лавке.
— Ты чего сегодня долго почту не нес? — спросила Анна Егоровна.
ebooksa