Кудряш засмеялся.
— Наелись мы за зиму твоего сала, Игнат, уже по горлышко.
Дюжий Смидович не мог удовлетвориться котловой нормой, хотя по молчаливому согласию разведчиков ему наливали порцию раза в полтора больше.
Силу Смидовича уважали и берегли. В разведвзводе он специализировался на доставке «языков» из немецких траншей. Там, где нужно было два или три человека, Смидович управлялся один. Требовал только, чтобы «языков» пеленали в плащ-палатку. Терпеть не мог, когда они брыкаются.
Был Смидович медлителен и без нужды не ступал лишнего шага. Если поторапливали, объяснял, что за войну он уже нашагался, а впереди шагать еще много и вообще: «Тише едешь, дальше будешь».
Когда полк наступал, аппетит Смидовича получал полное удовлетворение. Разведчикам хватало трофейного питания, и ходить на кухню они считали ниже своего достоинства.
— На фрицевском аттестате живем, — солидно объяснял старшине Маслову Кудряш, забирая из кладовой только сахар и махорку.
В обороне разведчики вынуждены были садиться на котловое довольствие. Старшина Маслов не забывал пренебрежения к его заботам и мелко мстил строптивому разведвзводу. При раздаче он норовил поставить дневального разведчиков в хвост, придирчиво пересчитывал пайки хлеба и каждый половник супа. В обороне разведвзвод дружно ненавидел старшину Маслова.
Смидович от котлового довольствия сникал физически и падал духом. Ходил осунувшийся и неразговорчивый.
Сейчас у Игната был в ходу один, по его мнению, совершенно неотразимый довод: километрах в тридцати за линией фронта прямехонько по пути движения полка лежало родное село Игната — Дальняя Гута. С зимы Смидович уверял, что в Гуте он угостит разведчиков так, что те «полягут, где сидели».
Сержант Харитошкин не раз пытался урезонить Смидовича, что загадывать наперед во время войны — дело несерьезное. Шутка сказать, два раза пройдет война через Дальнюю Гуту. Видели, что от деревень остается, когда по ним война два раза прошагает…
Но Смидович был непоколебим.
— Наша деревня глухо легла. Болота кругом и леса. Не сунут туда фрицы нос. Да и жинка у меня хитрющая баба. Бывало, бутылку так спрячет, что в жизнь не найдешь. Уж если от меня умела хоронить, то от фашистов и подавно схоронит…
Кончались разговоры Смидовича и Харитошкина тем, что белорус оставался при своем мнении, а сержант вздыхал и говорил:
— Оказалось бы, Игнат, по-твоему, я бы потом наперед неделю тебе кашу отдавал.
— На что мне после Гуты твоя каша сдалась? — снисходительно откликался Смидович.
Сержанта Харитошкина считали в разведвзводе стариком. Перевалило ему за сорок, а, по общему мнению, солдатам в таком возрасте полагалось служить ездовыми в хозвзводе или охранять где-нибудь во фронтовом тылу склады с капустой.
Но Харитошкин вот уже полтора года командовал отделением в полковой разведке. Невысокий и тощий, как подросток, он умел проскользнуть тенью, проползти там, где, казалось, и ужа приметят, а потом пролежать без движения много часов подряд и высмотреть все дотошно и с такими мелочами, что иной раз у Юрки Попелышко и у Кудряша рот от удивления раскрывался.
Жизнь у Харитошкина была, как он сам выражался, разносторонняя: рыбачил на Каспии, мыл золото в Сибири, гонял плоты по Двине, потом стал строителем-монтажником и последние десять лет работал на крупных стройках.
В такой жизни Харитошкин нигде не осел, семьей не обзавелся и домом своим считал пензенскую деревеньку Куропаткино, где жила его старшая сестра. Харитошкин ее побаивался, аккуратно писал письма, а иногда, подкопив сержантское жалованье, посылал деньги.
ebooksa