Своей довоенной жизнью Харитошкин не был доволен.
— Несерьезно я жил, ветрено, — говорил он. — После войны на место осяду, сестру к себе выпишу и ребятенка, у которого родителей убили, возьму в дом.
Сейчас сержант сидел за столом и неторопливо, с тем уважением к еде, которое бывает у много работавших людей, черпал самодельной дюралевой ложкой фасолевый суп из котелка. Под ложку аккуратно подставлял ломоть хлеба.
Юрка Попелышко, управившись с раздачей, уселся с котелком напротив Харитошкина. Он с хрустом отщипнул от своей пайки румяную корочку.
— Опять хлеб перстом колупаешь? — скрипучим голосом сказал Харитошкин. — Беда с тобой, Юрка. По правилу — так тебя надо бы еще года два в детском саду держать, а ты вот в разведке оказался.
Юрка покорно вздохнул, вытащил финку и послушно нарезал хлеб. Под взглядом Харитошкина он принялся есть фасолевый суп так же неторопливо, без прихлюпывания и прочего шума.
Попелышко досадовал, что опять попался на глаза сержанту. После обеда тот обязательно прочитает ему какую-нибудь нотацию.
Не понимал Юрка, почему Харитошкин взялся наставлять именно его. Конечно, во взводе Юрка самый молодой. Но ведь и Кудряш только на четыре месяца его старше, а Харитошкин к нему не пристает.
С Кудряшом много не наговоришься. Он ухмыльнется, сделает тебе приветик и закроет дверь с другой стороны.
Юрка так не мог. Хоть и было бурчание Харитошкина как тупая пила по шее, сержанта Юрка уважал и стеснялся. Когда в разведке приходилось туго, Юрка держался поближе к Харитошкину, инстинктивно зная, что усатый сержант скорее других поможет ему.
Когда приходилось подтягивать ремешки на отощавших животах, Харитошкин ворчливо совал Юрке половинку сбереженного сухаря. Но держал сержант Юрку в черном теле и на слабые попытки возражать отрезал коротко и просто:
— Молчи, голоусый еще.
Что на это скажешь, если в девятнадцать лет усов у Юрки не было? Так, рос на губе какой-то пух. На усы он походил весьма отдаленно.
У Харитошкина же усы были стрелками, густые и жесткие, снизу обжелтевшие от курева. Настоящие солдатские усы, высший класс.
В маленькое окно избы, где расположился разведвзвод, било весеннее солнце. Желтое крыло света лежало на затоптанном полу. В проем двери тянуло прохладой, влажной от подтаивающего снега и терпкой от запахов соснового бора, где деревья уже украшались багряными свечками и пахли разлитым маслом.
В крошечной лесной деревеньке, которой чудом посчастливилось уцелеть, во время летнего наступления разместились штаб полка, комендантский взвод, хозяйственные подразделения, а в избенке на окраине остановились полковые разведчики.
Сейчас уж обвыкли солдаты на месте, вот в первые дни было как-то не по себе. В деревне не осталось ни одного жителя, ни большого, ни малого, ни старого. И никто не знал, куда они исчезли. То ли немцы угнали при отступлении, то ли просто их разбросала война.
И почему-то ни в одном доме не было дверей. Уцелели рамы, сохранилось много стекол, а дверей не осталось ни одной. Кто-то аккуратно снял их с петель и убрал неизвестно куда и неизвестно зачем. Когда разведчики первый раз пришли в эту деревню, дома жалобно зияли провалами в стенах, черными и пугающими, как беззубые рты, разинутые в немом крике.
А люди здесь раньше жили. На полатях валялись тканые дорожки, в погребах стояли кадки и крынки. На задах стояли копешки сена, а в сараях припасены были на зиму поленницы дров.
О прежней жизни в деревне напоминали только кошки. На войне кошки оказались самыми живучими из домашних животных. Скот немцы забирали, собак, осатанело лающих на чужих, пристреливали, а кошки оказывались целехоньки. Они приноровились скрываться от людей и постепенно дичали. На чердаках и в подпольях, в погребах и под развалинами кошки без помехи плодились, выращивали потомство, которое без человеческих рук дичало еще быстрее.
ebooksa