Если разведчики не сумеют скрытно подойти?.. Тогда вместо сотен погибнут двенадцать человек.
Надо идти к командующему и добиваться изменения в приказе о подготовке и проведении наступления. Только не добьешься ведь! Генерал знал, что приказ до мелочей согласован с представителем фронта и вошел как составная часть в план общего наступления, закодированного условным названием «Багратион».
Генерал крупно шагал из угла в угол. Рассохшиеся половицы отрезвляюще поскрипывали под ногами.
Кинул подполковник штурмовую группу, как железного ежа медведю. Не отобьешься, чтобы в нем не завязнуть.
Зубец вдруг остро почувствовал отвратительное бессилие, которое последнее время порой наваливалось на него. Фронт расшатывал старые, привычные опоры, неумолимо подтачивал их. Новые же генерал сразу не мог нащупать. Оттого порой терялся, становился резок и криклив.
— Двенадцать человек, — вслух подумал Зубец и невесело усмехнулся. Легче всего на войне желать малой крови. Но ведь обстановка, важность операции по захвату плацдарма требуют гарантии успеха, требуют страховки.
Провал операции — вот что самое страшное. Провал принесет жертвы куда больше, чем потеря двух штурмовых батальонов.
Генерал подошел к окну и настежь распахнул створки, впустив в комнату свежий воздух.
Если бы сейчас кто-нибудь со стороны увидел Зубца, он не узнал бы решительного генерала. У окна, привалившись плечом к низкому косяку, стоял немолодой уже человек с усталыми складками в уголках твердого рта.
Зубец жалел, что сказал Барташову про трибунал. Если до этого дело дойдет, с командира дивизии, допустившего нарушение боевого приказа, спросят не меньше, чем с подполковника.
Петр Михайлович шел по суставчатой траншее, прорезавшей сырой суглинок на берегу реки. За время обороны полк окопался прочно. Траншея была полного профиля, с козырьками и пулеметными гнездами. В стенах темнели входы в укрытия. Там светили цигарками и вяло переговаривались солдаты.
Подполковник вспомнил разговор в штабе дивизии.
Почему генерал сказал, что победителей не судят? Стоило ли это понимать как одобрение броска разведчиков? Или просто командир дивизии хотел подчеркнуть, что снимает с себя ответственность? Мол, если бросок разведчиков окончится удачно, подполковника никто ни в чем не обвинит. А в случае неудачи — трибунал… Сорвут погоны — и в штрафбат замаливать грех, оправдываться кровью…
Из-за реки стал очередями бить крупнокалиберный пулемет. Над головой проурчали мины и кучно рванули где-то в лесу.
Барташов невольно улыбнулся. Глупо пугать трибуналом здесь, где в любую минуту тебе в ноги может шлепнуться мина и освободить от всех земных долгов, от любой ответственности. Штурмовую группу разведчиков он направит за пятнадцать минут до начала артподготовки. За это время она успеет проплыть сотню метров. Если немцы заметят разведчиков, первые две-три минуты их огонь будет малоприцельным. Когда же они пристреляются, на них обрушится массированный удар артподготовки, и под его прикрытием разведчики выберутся на берег. Дальше…
Барташов пожевал горький мундштук папиросы. Что будет дальше, он не знал. Хорошо, если… Он выплюнул потухшую папиросу. «Хорошо, если…» — рассуждает так, словно немцы будут сидеть сложа руки и смотреть, как разведчики начнут орудовать у них перед траншеей.
Петр Михайлович свернул по ходу сообщения и пошел в глубь обороны первого батальона. Из-за поворота вынырнул комбат-один капитан Сиверцев. Подполковник выслушал рапорт и спросил, как выполняется приказ о подготовке подручных средств переправы.
— Готовимся, товарищ подполковник, — не очень определенно ответил Сиверцев.
— Показывай!
Хоть саперы и готовили понтоны и стаскивали в прибрежные кусты надувные лодки, солдаты не очень доверяли уставным средствам переправы. Понтон тихоходен, его за километр видно. Мишень что надо, слепой не промахнется. Резиновая лодка жидка, на воде вертлява и ненадежна. Чиркнет пуля или осколок, и поминай как звали эту посудину…
ebooksa