Можете себе представить, когда в наказание, или просто потому, что у доктора плохое настроение, или, к примеру, не понравилась твоя физиономия, тебе вкалывают полный «букет», то есть все три препарата одновременно!..
Причём, как вы понимаете, количество вколотых кубиков воздействует не только на психику, но и на физиологию, а аминазин ещё и пагубно влияет на потенцию.
Я старался держаться изо всех сил и не поддаваться ни врачам, ни больным. Насколько это мне удавалось? Пусть вам об этом расскажут стихи, написанные в «Серпах»-.
Я надеялся, что, когда я вернусь из «высшей инстанции для дураков», мой мучитель оставит меня в покое и доведёт следствие до Суда, но напрасны были надежды: видимо, издевательство надо мною входило в его повседневное меню и являлось одним из самых ценных деликатесов. Так что отдохнуть от побоев мне удалось только во время пребывания в Институте имени Сербского…
По возвращении в тюрьму всё вернулось на круги своя, и не проходило ни дня, исключая выходные и красные дни календаря, чтобы на мне не отрабатывались удары. Я настолько свыкся с этим, что иногда, поверьте, даже слегка скучал по «Весёлым мальчикам», если праздники затягивались.
«Весёлые мальчики» работали в три смены, и каждую смену я вскоре мог распознавать с закрытыми глазами, мысленно присвоив им прозвища. Самую свирепую назвал «Красные». Эти «отрабатывали свой хлеб» не за страх, а за совесть. После их ударов я отходил дольше всего.
Второй смене присвоил прозвище «Синие». Эти ребята «отрабатывали свой хлеб» по настроению. Случись какая неприятность дома или на работе, и мои бока сразу чувствовали это — на мне срывались вся ярость и скверное самочувствие. Но бывало, хотя и довольно редко, они появлялись в благодушном настроении, и тогда «лохматили» меня лениво и весьма поверхностно.
Самой хорошей сменой была третья, которой я присвоил прозвище «Голубые». У этих ребят настроение было всегда одинаковое. Не знаю, о чём думал каждый из них, но в глазах постоянно отражалось полное отсутствие всякого присутствия. С ними следовало быть всё время настороже и не подставлять под кулаки лицо, а также «опасные» для здоровья места: печень, почки, лёгкие, сердце…
Как бы там ни было, но после очередной встречи с «Весёлыми мальчиками» я редко мог вернуться в камеру самостоятельно, на собственных ногах. Такие дни можно пересчитать по пальцам одной руки. Чаще всего меня буквально вкидывали в камеру в бессознательном состоянии.
Припоминается один случай…
В то время я уже плотно обосновался на «спецу». Чтобы у Читателя было некоторое представление, что такое спецхаты, поясню. Как я уже рассказывал, обычные, так называемые общаковые камеры были переполнены по самое «не могу». Допустим, камера рассчитана на тридцать шесть человек, а в неё набивают до ста, а то и больше. И зачастую спать приходится в три смены. Можете представить, какой стоит смрад в такой переполнённой камере! О каких санитарных условиях и нормах может идти речь, когда не хватает даже воздуха, а уж о физическом пространстве и мечтать не приходится…
Но есть в Бутырской тюрьме (думаю, что и в других тюрьмах тоже] так называемое спецотделение, где в небольших камерах находится от трёх до семи-восьми человек. Есть, конечно же, и одиночки, но они в основном для буйных или для «смертников», то есть в те годы расстрельных статей. В других же «спецхатах» содержали тогда весьма «уважаемый» контингент: хозяйственников, расхитителей госсобственности, кооперативщиков, на которых висели огромные суммы, а иногда и Авторитетов криминального мира.
После очередного свидания с «Красной» сменой меня донесли до дверей камеры на «спецу» и вкинули внутрь. Сколько времени пролежал без сознания, не помню, но, когда очнулся, не без усилия определил, что нахожусь в новой камере на четыре шконки. Почему-то кроме меня там был только один человек — довольно тщедушный, худой и очень пожилой мужчина. На вид ему было далеко за семьдесят лет, и я был весьма удивлён, что на самом деле ему не было ещё шестидесяти лет!..
Он никак не отреагировал на моё появление и даже не повернул головы в мою сторону, когда я очнулся и кое-как вскарабкался на свободную нижнюю шконку. Не в силах жевать и даже прикасаться к пище разбитыми губами, я кое-как выпил жидкость из рыбного супа и снова забылся без сна, с трудом отыскав терпимое для тела положение…
На следующий день часов в двенадцать меня снова выдернули из камеры и вернули назад часа через три, едва живого, избитого до потери сознания…
Не могу сказать точно, но на третий или на четвёртый день моего появления в этой камере, когда меня в очередной раз возвратили «на место» в совершенно разобранном состоянии, я увидел, как надо мною склонился мой сосед, пожилой сокамерник, и вставил в мои разбитые губы зажжённую сигарету.
— Закури, Режиссёр! — участливо посоветовал он.
— Кто ты?
Я был искренне удивлен. Этот странный пожилой человек обратился ко мне по прозвищу, присвоенному мне ещё при первой отсидке. За всё время вторичного пребывания в Бутырке меня ни разу так никто не называл. Откуда этот старик узнал моё прозвище? Мы с ним вдвоём в камере. Выходит, он специально интересовался мною и пробивал обо мне, специально закидывал «малявы», чтобы узнать, кого забросила к нему судьба. Наверное, именно поэтому он и не общался со мною до тех пор, пока не получил нужных сведений, благодаря которым решил, что со мною может общаться без опаски…
— Для тебя — «Бриллиант»!
ebooksa