Семь лет за колючей проволокой

22
18
20
22
24
26
28
30

Один, парень лет двадцати, не более, был арестован за распространение антисоветской литературы.

Войдя в камеру, он долго молчал, но потом ни с того ни сего оживился и поинтересовался:

— От сандалий у меня отрезали металлические пряжки, а другой обуви у меня нет, их мне вернут при освобождении?

Второй «пассажир» тоже впервые лишился свободы, а потому пришлось отвечать мне:

— Гражданская обувь тебе понадобится лет через десять, а может, не понадобится вовсе…

— В каком смысле?! — испуганно воскликнул бедняга.

— Вполне возможно, что тебя отправят в «Серпы» и там при помощи «замечательных» советских препаратов из тебя сделают «лояльного советского гражданина». Свою антисоветскую деятельность ты сможешь прекрасно продолжить в компании «Робеспьеров, донкихотов и дзержинских»…

Я конечно же пошутил, не представляя, что совсем скоро я сам окажусь в «высшей инстанции для дураков».

Второй «пассажир» был ещё занятнее парня «с сандалиями». Когда его ввели в камеру, он, хватаясь за голову, потешно возмущался незаконностью своего ареста.

— Я же талант! — восклицал он. — Патенты на мои изобретения сэкономили государству миллионы рублей…

— И за это тебя арестовали?

— Не совсем… — Он смущенно опустил глаза. — Я изготовил модель шестиствольного электрического пулемёта, скорострельность которого двенадцать тысяч выстрелов в минуту. Такого оружия нет даже в Америке!

— И где же ты хранил свою модель?

— Дома, конечно! Но пулемёт-то не боевой! Это опытный образец! Он изготовлен из мягкого металла и выдерживает лишь две минуты стрельбы, после чего плавится!

Ничего себе артист! За две минуты мог перестрелять двадцать четыре тысячи человек, а жалуется…

Несколько дней меня никто не беспокоил, но однажды вызвали. Допрашивающий меня сотрудник был корректен и вежлив. После формальных вопросов — фамилия, имя, отчество, год и место рождения, — он начал расспрашивать меня о моём творчестве. Я отвечал со всей откровенностью, спокойно и с достоинством.

После его намёка на сотрудничество я заявил:

— Я — режиссёр и ни в какие политические игры играть не намерен!

— На нет и Суда нет… — со змеиной улыбкой заметил он, после чего вернул меня в камеру.

И я до сих пор не понимаю, зачем меня кидали в Лефортовскую тюрьму.