— Скажите, чего вы добиваетесь?
— Встречи с Прокурором города!
— А вы себе представляете, сколько таких, как вы, которые хотели бы пообщаться с ним?
— Не представляю, но я ДОЛЖЕН с ним встретиться! Понимаете, ДОЛЖЕН!
— Вы хоть знаете, что вас ожидает?
— Насильственное кормление? Знаю!
— А вы знаете, что при нём могут повредить пищевод или кишечник? Станете инвалидом! Это вам нужно?
— Я уверен, что правда дороже жизни! — упрямо проговорил я.
— Жалко мне вас, Доценко… — Он глубоко вздохнул. — Единственное, что могу обещать: когда одумаетесь и прекратите голодовку, переведу вас к хроникам.
Прошло ещё дней восемь, но никто ко мне и не думал приходить. Я уже не вставал со шконки — боялся упасть от слабости. Тем не менее продолжал стоически жить на одной воде. Вскоре заметил, как все вертухаи, до этого злобно хихикавшие и не проходившие мимо без того, чтобы всякий раз не ткнуть кулаком в бок, постепенно начали менять ко мне отношение. Дело в том, что за официально голодающим нужно дополнительное наблюдение, а кому охота тратить своё время, тем более бесплатно. Вот и выходит, объявляет кто-то официальную голодовку, следи за ним, а он побесится, побесится недельку-другую, да и сломается: жрёт так, что за ушами трещит.
Поговаривали, что на меня «вертухаи» даже пари заключали: кто говорил, что больше двух недель мне не продержаться, кто голосовал за двадцать дней (дольше никто не держал голодовку]…
Пошёл двадцать третий день, а я продолжал голодать. Все стали ко мне относиться с подчёркнутым уважением. Все, кроме начальства: Прокурор так и не появился. А у меня голод притупился настолько, что есть уже просто не хотелось напрочь…
Двадцать четвёртый день: НИКОГО! Ну, думаю, плохо вы знаете Доценко. Вызываю корпусного, подзываю его прямо к своей шконке. И вручаю очередное заявление на имя Начальника Бутырской тюрьмы, а копию — Генеральному прокурору СССР, в котором говорится, что я, такой-то, находясь в уме и здравой памяти и отчаявшись попасть на приём к Прокурору города, вынужден объявить СУХУЮ ГОЛОДОВКУ…
Для тех, кто не понимает, поясняю. Если, официально объявив голодовку, я отказывался от приёма ЛЮБОЙ ПИЩИ, но не отказывался от приема литра воды в день, то, объявляя СУХУЮ ГОЛОДОВКУ, я отказывался и от воды…
Бывалые люди рассказывали, что сухую голодовку в дополнение к трём неделям обычной можно выдержать не более трёх дней — далее происходят постепенный распад почек и печени, функции которых уже не восстанавливаются…
— Господи, что ты с собой творишь, парень? — с большим участием произнёс корпусной. — Это же всё без толку! Больше пятнадцати лет работаем здесь и ни разу не видели, чтобы это, — кивнул он на мои заявления, — хоть кому-то помогло! ОНИ же только рады будут, если ты сдохнешь!
— Посмотрим… — чуть слышно произнёс я потрескавшимися губами. — Ты только передай по назначению…
— Не сомневайся, сам отнесу Начальнику… Эх, паря… — Он махнул рукой и ушёл.
День прошёл, второй — ничего! Третий, четвёртый — тот же результат. Вместо мочи у меня уже пошли коричневые хлопья. А мне стало настолько всё по фигу, что уже ничего не хотелось, и я уже ни на что не надеялся…
Кажется, на двадцать девятый день, то есть на шестой день сухой голодовки, в камере появился «Старший Кум» в сопровождении двух санитаров. Меня уложили на каталку и долго, по крайней мере мне так показалось, везли по коридорам Бутырской тюрьмы. Наконец доставили на больничку, где бесцеремонно привязали меня к железной шконке и через несколько минут насильно засунули мне в горло медицинский шланг с воронкой на конце. В воронку вылили пол-литровой банку питательной смеси. Как потом выяснилось, смесь состояла из пол-литра молока, ста граммов сахара и сто граммов растопленного сливочного масла.
ebooksa