Последняя инстанция

Глядит мне в глаза насмешливо:

— Девятнадцатое… Что за праздник?

— Праздник не праздник, — говорю, — а кое-кто разговлялся.

Теперь он глядит на меня с сожалением:

— Кстати, не увлекаюсь.

— А было?

— Нет, — говорит, — другое.

Из него слова не вытянешь. Это, мне кажется, не уклончивость и не скрытность, а стиль. Ему далеко за тридцать, ближе уже к сорока, но что-то есть в нем ребячье, демонстративное, показное. Может быть, я ошибаюсь? Выпивкой не увлекается и не увлекался — говорит об этом вскользь, сперва — с гордостью, потом — виновато, словно бы это порок и ему не хочется выставлять себя в таком виде передо мной, а с воровским прошлым хоть и покончено, однако же не водка толкала его па это, не страсть к легкой наживе, но — гордится — азарт.

Такую делаю выжимку из его скупых реплик: прошлое свое он объясняет мальчишеской склонностью к риску и не осуждает себя — странно! Судя по отзывам, осудил же, и не чем-нибудь, а делом. Я осуждения не добиваюсь от него, — догадываюсь: мне брошен вызов.

Не тот случай, когда вызов стоит принимать. Мы еще до сути и не добрались. А выжимки мои — это так, мимоходом, на выжимках далеко не уедешь.

Для меня, стало быть, вечер тот ничем не примечателен. А для Ярого? Начали мы с праздника, перешли на спиртное и в общем-то уклонились от сути. А уклонились не без умысла с моей стороны. Теперь-то мы возвращаемся к этому, но цель моя не так обнажена, как сначала.

— Где был? — переспрашивает Ярый; не заметно, чтобы напрягал память. — В хате. Целый вечер. Не выходя.

Не собираюсь ни в чем уличать его; помнит? — ну и отлично, что помнит; для нас памятливые — находка. Теперь можно и напрямик: про гостя.

Ловчила стал бы разыгрывать из себя изумленного и ничего не понимающего, но этот, видно, решил не ловчить, а попросту все отрицать.

— Гостей не звал, — говорит. — И сами без спросу не шли.

Когда готовишься к допросу, приходится предусматривать любые ходы. К такому ходу я был приготовлен и, признаться, опасался его: гостя-то никто не видел. Ни этот Клетеник, стучавшийся в дверь, ни дежурная, которая отлучалась куда-то, ни Кузьминична, смывавшая кровь. Вся наша версия держится на госте, а доказать, что он был, нечем. Кузьминичну — в свидетели? Так это же сам Ярый сказал ей про гостя, и ничего ему не стоит от слов своих отказаться. Пошутил. Ни гостя не было, ни крови, Кузьминична — не слишком высокий авторитет в области экспертизы. Пролил человек чернила или краску, а мы подняли тревогу.

Протягиваю Ярому протокол дознания, а он о протоколе конечно же предупрежден. Чтобы соседи по комнате держали такое в секрете? Да я бы сам — будь этим Клетеником — скрытничать ни за что бы не стал. Разве Ярый для Клетеника преступник? Он и для меня не преступник, — о чем говорить!

Берет протокол брезгливо, читает бегло, а там полстранички, нечего и читать. Потому и дал, что для Ярого все равно не секрет, а мне важно, чтобы убедился: я с ним — без утайки.

Берет брезгливо и откладывает брезгливо, и в голосе тоже брезгливость:

— Подтверждаю.