Последняя инстанция

— Курить разрешишь? — крикнул Геннадий водителю.

— Кури! — крикнул тот.

Я вынул свои сигареты, дал; женщины, отмахиваясь от дыма, заговорили о своих хозяйских заботах. Говорили они вполголоса, автобус гудел, дребезжал; когда ехали на кладбище, как-то не слышно было, что он такой шумливый, или ехали потише, а теперь приходилось наклоняться к самому уху, если была надобность что-то сказать.

Геннадий наклонился ко мне:

— Какое горе постигло! — Он произнес это злобно, словно бы выругался, и спросил тоже злобно: — Помянем?

Я развел руками. Мне было ясно, что друзей — среди этих, едущих с ним, — нет у него, как нет у него их вообще в нашем городе, не обзавелся за два года, и, конечно, не следовало в такой день бросать его одного или оставлять на попечение случайных собутыльников, но тут уж я никак не волен был распоряжаться собой. Наклонившись к нему, я объяснил, как мог, что нынче буду закрепощен до поздней ночи. Он понял.

— Держи себя в границах! — пожал я ему руку.

— Об чем речь! — ответил он, страдальчески морщась. — Напиваться мне никак нельзя…

Вот и переломилась у него жизнь; одно-единственное неосторожное движение, и чаша сия — вдребезги; как будет жить теперь и почему так случилось — об этом, подумал я, мы еще поговорим.

Было без трех шесть, когда я вошел в редакторский кабинет; шеф отличался пунктуальностью: совещание началось ровно через три минуты.

А ровно через час я уже сидел в своей редакционной комнатушке, за своим столом и опять дивился встряске, ошеломившей меня так странно: эпицентр — вон аж где, а волна таки докатилась. Что-то важное нужно было мне решить. Успеется? А вдруг не успеется, подумал я, что тогда? Вдруг я слюнтяй, который всю жизнь откладывает что-то самое важное?

Первым делом нужно было вычитать гранки.

Но вместо этого я придвинул к себе телефон и набрал Жанкин домашний номер. Меня не смущало, что могу напороться на К. Ф., если Жанки нету дома, а ее таки не было, и я таки напоролся. Извините за нескромный вопрос: где шляется? «Ты и скромность? — удивился К. Ф. — Не согласуется! Скорее — ты и хамство! Зачем же извиняться?» Да, я хам, был таким и остался. А если спросить: «Где неволит находиться в данное время?» — это что-нибудь меняет? «Это меняет многое, — сказал К. Ф. — Язык — способ притяжения друг к другу, а не способ отталкивания друг от друга». Жанна пошла в больницу проведать очередную подопечную. «Хорошо, Константин Федорович, — сказал я. — Не будем отталкиваться, будем притягиваться. Будьте добры, передайте Жанне, чтобы она соблаговолила позвонить мне в редакцию в удобное для нее время до двадцати трех ноль-ноль». — «Что за срочность?» — спросил К. Ф. «Нельзя сказать чтобы срочность, — ответил я. — Лирика, Константин Федорович. Это вообще вечная тема, нестареющая, но бывает и срочная лирика, так что не откажите, передайте». — «Не обещаю», — сказал К. Ф. «Как же так?» — «А так, Вадим. Если лирика, да еще срочная, звони-ка сам». Это было резонно, вполне, но я знал, чего добивался. «Дважды не звоню, Константин Федорович, у меня такое правило; хотя бы передайте, что звонил». — «И этого передавать не буду», — сказал он. «У вас так водится, — спросил я, — обманывать дочь?» — «Не собираюсь ее обманывать, — ответил К. Ф. — А просто забуду. Склероз, Вадим. Особая форма. Ты парень смышленый и, думаю, понимаешь, какая это необратимая форма склероза». — «Все же буду надеяться, Константин Федорович», — сказал я.

Когда-то в молодости Жанка выразилась обо мне и отце так: «Нашла коса на камень».

Я просидел за редакционным столом до половины двенадцатого, и разные люди позванивали мне время от времени, но главного для меня в этот вечер звонка не дождался.

20

Назначаю срок: если к субботе оперативные меры по общежитию «Сельмаша» не дадут результата, на понедельник вызываю Ярого и начинаю с ним работать.

В пятницу забегает Бурлака, неунывающий, неисправимый. Установлено следующее: девятнадцатого декабря, около восьми часов, один из соседей Ярого по комнате, слесарь того же завода Иван Клетеник, вернувшись из кино, стучался в запертую дверь, но Ярый попросил его  п о г у л я т ь.  Он  г у л я л  до девяти, а в девять дверь была уже открыта и полы в коридоре и в комнате были влажные, будто их недавно мыли.

М-да… Ничего нового. Стало быть, Кузьминична не солгала. А кто в этом сомневался?

Еще установлено: Ярый собирается жениться. Невесте двадцать пять лет, обмотчица с «Электрокабеля», есть девочка от первого брака. Ярому как ударнику обещают жилплощадь в семейном общежитии. Невеста, по словам Бурлаки, невзрачная, но тоже вкалывает ударно. Рекомендую ему при сборе информации воздерживаться от выводов, касающихся женской внешности, — проверено: необъективен. Хохочет. «Я их по Машке равняю!» Ладно, пока не до смеха. Паршивое сочетание: судимости, ударница, ударник. Паршивое потому, что рука не поднимается выписывать такому повестку: вроде бы на правильном пути. Тебе судимостью глаза кололи бы — хорошо? А ты не коли, говорит Бурлака. Отбрось это к чертовой матери. Я, говорит он, в крайнем случае, сразу отбросил. Но кровь на полу, спрашивает, это факт? Факт, соглашаюсь, однако же чья?